Его раздражали все: громкая, авторитетная Тоня с золотой брошкой на платье, раздражала Анна Яновна, с готовностью подхватывавшая каждое Тонино слово, раздражал дед со своей старомодной галантностью, с этими поцелуями рук, и бабка, откровенно пялившаяся на Настю; раздражала даже Настя, уверенно хозяйничавшая за столом и на кухне… Только мать не вызывала раздражения — одну только рвущую сердце жалость. Мама, мама, беззвучно кричал он, зачем они все пришли сюда, мама?.. Несколько раз во время застолья он пытался заговорить об отце, поняв, что больше никто не собирается этого делать, и видел с горечью, как лица на минуту?другую становились виноватыми, словно всех застали врасплох за чем?то запретным, но потом опять все шло по?прежнему.
Обыкновенная пьянка, думал Карл. Они готовы песни петь, потому что собрались сами не знают зачем; обыкновенная пьянка, — и веселое, бесшабашное слово «пьянка» растравляло душу еще сильнее.
Он знал, что, проводив Настю, вернется и откроет черную папку.
Он знал, что, проводив Настю, вернется и откроет черную папку. Рассказывать о ней больше не хотелось. Да и почему, в самом деле, Настю должны интересовать старые местные газеты? Ни о найденных фотографиях и письмах, ни тем более о мячике он не говорил — и теперь уже не скажет.
О приближающихся курсах он не только не забыл — думал чаще, чем хотелось, потому что совсем не представлял, как оставить мать одну. Не Тоне же она будет звонить вечерами, когда особенно тоскливо и тягостно одной в пустой квартире. А кому?.. Как?то нужно было обдумать разговор с начальником отдела: пускай кого?нибудь другого посылают; черт с ними, с курсами.
Было довольно поздно, но завтра предстояло воскресенье, и большинство окон общежития ярко горели.
— Уже поздно, — озабоченно сказала Настя, — я тебя наверх не приглашаю.
— Поздно, — согласился Карлушка, словно это когда?то было препятствием — препятствием могла быть только дежурная, и то не всякая; но сегодня он почти торопился уйти. — Я позвоню, ладно?
Настя почти выдернула свою руку и не оглядываясь взбежала по лестнице.
8
Союз писателей располагался в центре, на углу двух улиц: шумной и сутолочной, полной трамвайного лязга, которая пересекала весь город, и маленькой, совсем короткой, выходящей к вокзалу.
В поисках литературной студии «Молодая смена» Карлушка с удовольствием плутал по зданию. Снаружи оно показалось ему небольшим, а между тем пространство уходило вглубь и в высоту, и вместе с тем здесь было уютно. Должно быть, это впечатление создавали деревянные панели: казалось, от них шло ровное тепло.
В комнате за высокой двустворчатой дверью собралось человек двадцать. Они сидели на стульях, составленных в несколько рядов, и почти не переговаривались. Приглядевшись, Карлушка заметил, что по?настоящему молодых было меньшинство. К нему подошла широкобедрая женщина средних лет с янтарной брошкой на груди. В руках она держала блокнот:
— Мы сейчас начинаем. Ваша как фамилия?
Карлушка испуганно отшатнулся:
— Я в первый раз тут, просто хотел послушать…
Тут раздался громкий мелодичный звон, и женщина поспешила в ту сторону, откуда несся звон, то есть к широкому столу. Карлушка нерешительно присел на выпуклое бархатное сиденье бокового стула, откуда хорошо был виден стол, за которым стоял мужчина с колокольчиком. На представителя «молодой смены» мужчина был не похож ни местом за столом, ни колокольным звоном, не говоря о дорогом темном костюме, седоватом бобрике и уверенном, властном лице.
— Добрый вечер, товарищи, — он обвел глазами комнату. — Давайте, наверное, сразу начнем, а то дел у нас много, чего не могу сказать о времени.
Поправил на запястье часы, словно подкрепляя свои слова, и кивнул женщине с блокнотом. Секретарь, догадался Карлушка. Та поднялась и заговорила, то опуская взгляд к блокноту, то поглядывая на собравшихся:
— Товарищи, последний номер нашего журнала получил, как вы все уже, наверное, знаете, очень высокую оценку в секретариате Союза писателей.
Она сделала паузу — как раз на столько, сколько потребовалось времени на одобрительный шумок, вспыхнувший и послушно смолкший.
— Такая оценка, товарищи, всем нам важна. — Человек помолчал, отчего важность оценки стала как будто еще весомей, и продолжал: — Но не только важна — она обязывает.
Все закивали согласно, не отводя глаз от говорившего. Карлушка сам не заметил, как отвлекся от наставительного голоса и начал рассматривать присутствующих. Некоторые держали на коленях тетрадки и что?то записывали. Карлу записывать было нечего и негде — только сейчас он сообразил, что рукопись сценария осталась в кармане пальто. Через несколько стульев от него сидела самая немолодая из «молодой смены»: рыхловатая женщина с седыми распущенными волосами, чему?то слегка улыбавшаяся.
Через несколько стульев от него сидела самая немолодая из «молодой смены»: рыхловатая женщина с седыми распущенными волосами, чему?то слегка улыбавшаяся. Прямо перед собой Карл видел девушку, сидящую очень прямо и напряженно. Она ничего не записывала, а постоянно заводила за уши пряди коротко подстриженных волос; лица видно не было. За его спиной кто?то осторожно покашливал, однако оборачиваться не хотелось: от тепла немного разморило, и даже промокшие ноги наконец согрелись. «Ботинки недостаточно добротные», — усмехнулся про себя, вспомнив красавицу машинистку: из всех слов она выбрала самое неуместное, — и улыбнулся от этого воспоминания. Стукнула негромко дверь. Женщина?секретарь укоризненно покачала головой. Головы сидящих повернулись к двери; Карлушка тоже посмотрел в ту сторону.