— Да? В глаза? Кому «в глаза», вас двое; кому?.. И я не поздно пришла — это зимой темнеет рано, каждый дурак знает!
Еще можно было затормозить, остановиться, когда они торжествующе переглянулись — так торжествующе, что он даже не замахнулся на нее; нельзя было больше говорить ни слова, но Ольку заносило, как на льду при слишком крутом наклоне:
— В восемь часов — поздно?! А когда без двадцати десять за хлебом посылаете, то это не поздно? Не темно, да?
— В воскресенье, — кротко подытожила мать, — из дому ни ногой, раз тебе в тягость даже за хлебом для семьи сходить. Это понятно, надеюсь?
Это было понятно задолго до вынесения приговора, еще когда они с близнецами только шли к катку. Ловушка, очередная ловушка; как доверчиво она в нее попалась. Сама виновата: надо себя вести, как Оцеола, когда его взяли в плен: невозмутимо молчать, и чтобы ни один мускул на лице не дрогнул; только так.
…И не видела свое напряженное, испуганное, перекошенное отчаянием лицо.
10
Настя аккуратно повесила пальто. В комнате никого не было. Оно и к лучшему: видеть никого не хотелось. Настроение, такое уверенное и ровное целый вечер, вконец испортилось. Не то чтоб она ждала от Карла какой?то благодарности за то, что крутилась на кухне (хотя мог бы и спасибо сказать, между прочим), нет, ни на что подобное она не рассчитывала. Хотелось нормального человеческого разговора, а вместо этого…
Дверь рывком распахнулась, и влетела Зинка с банкой болгарского лечо в руке.
— Ты не знаешь, мать, куда наша открывалка подевалась? А то хожу, побираюсь, как неродная.
Зинка села за стол:
— Лечо будешь? Ах, ты же из гостей… А то присоединяйся?
Мотнув головой, Настя устроилась на кровати, набросив на ноги бабулин шерстяной платок, и раскрыла книгу, заложенную старым письмом. Конверт напомнил о немецкой тетке, но Зинке можно рассказать, когда с теткой будет какая?то определенность, не сейчас.
«- У тебя славный домик, — сказал старый Джолион, пристально глядя на сына. — Ты снимаешь его?
Молодой Джолион кивнул.
— Хотя самый район мне не нравится, — сказал старый Джолион, — очень убогий.
Молодой Джолион ответил:
— Да, у нас убого».
Уж и убого, удивилась Настена. Снимают целый дом — муж с женой и двумя детьми, да еще псина! — и богатый папаша недоволен, что район плохой. Целый дом снимать, это же какие деньги надо иметь, а у них, видите ли, «убого». Странно, что не заметила, когда в первый раз читала. Или забыла? Ее однокурсница, недавно вышедшая замуж, рассказывала, с каким трудом они сняли квартиру — однокомнатную, понятно, а зачем больше?то? — только чтобы с родителями не жить.
— Ты где с твоим будете Новый год встречать? — спросила Зинка. — Решили уже?
— Карл не хочет оставлять Ларису Павловну, — ответила Настя.
— Карл у Клары украл кораллы, — подхватила Зинка со смехом. — Ну, посидите с ней. Посмотрите вместе «Голубой огонек», у них ведь даже телик есть. Потом Ларису Павловну твою — в тряпки, пусть спит, а вы к нам приезжайте.
— Куда к вам, в общагу?
— А, я тебе не говорила? Мы у Сереги встречаем. Толян из плавания приходит, там еще какая?то пара будет, я их не знаю, и чувак один. Я уже договорилась с парикмахершей: мать, говорю, у меня мужик с моря приходит, ты ж понимаешь. Толян еще не знает ничего; ну, я ему… полотно Верещагина «Апофеоз войны» воссоздам. Чтоб в другой раз неповадно было.
Зинкина фраза ее рассмешила, хотя что уж тут смешного.
«И вместе со сладкой свежестью весеннего ветра на Сомса нахлынули воспоминания — воспоминания о его сватовстве».
Подождет со своим сватовством. Она отложила книгу: на нее «нахлынули воспоминания» совсем о другом.
…Странное это было ощущение: вернуться из дому — домой. Казенная комната общаги больше подходила под понятие дома, чем новая родительская квартира. Настя уверенно распахнула дверь.
Зинка стояла в одной комбинашке и натягивала чулок.
— Привет! У тебя что, отгул?
— Отгу?у?л, — мрачно протянула Зинка. — Смотри, мать, чтоб на тебя такой отгул не свалился. В больницу еду.
— Что с тобой? Заболела?
Зинка старательно выровняла шов, задрав ногу, и только закончив, ответила:
— Хуже. Залетела я, мать.
Она засунула в сумку халат, тапочки и выдернула из стакана зубную щетку.
— Так и будешь стоять с чемоданом, как на вокзале? Лучше проводила бы меня. Толян, гад, в море; пусть только вернется. А я даже не сразу поняла, че это мне ниче не хочется, а это вот тебе на…
Зинка продолжала рассказывать уже в такси. Таксисту несколько раз пришлось останавливаться, потому что ее рвало. Почему?то Насте было очень стыдно, и ей казалось, что пожилой шофер давно понял, куда и зачем они едут.
Регистратуру миновали быстро: Зинка чуть не опоздала.
— Вот, мать, как выглядит наш абортарий, — сквозь зубы процедила она. — Хорошо, что я жратву взяла: сейчас?то смотреть на нее не могу, а вечером знаешь, как захочется?
— Тут разве не кормят?
— Тут поко?о?ормят! — весело отозвалась Зинка. — Потом долго лечиться будешь. Нет, спасибо; ешьте сами с волосами, — и она приветливо похлопала по раздутой сумке.
Договорились, что Настя приедет за ней, «как только позвоню, сама не едь».
— Трымчук Зинаида! — объявила толстая медсестра, и Зинка, махнув на прощанье рукой, скрылась за дверью.