Пособник звучало не так зловеще, как сообщник . На клавише D была косая трещина, перечеркивающая букву. Приветливый смотрел все так же приветливо, но властно поставленные руки плохо сочетались с этим взглядом.
— Мы учитываем, естественно, факт вашего развода с гражданкой Дуган, характеристику с места работы, а также отсутствие у вас корыстных мотивов, в то время как она, вы сами признали, «подрабатывала».
Идиот. Я ее потопил.
Характеристика… Стало быть, в университете уже известно.
— Кстати, — капитан нетерпеливо подался вперед, — вам приходилось когда?нибудь видеть у гражданки Дуган валюту?
И рога у зайца.
Присухе нечего было скрывать.
— Откровенно говоря, мне вообще никогда не приходилось ее видеть.
В глазах капитана мелькнуло веселое презрение.
Много лет спустя Дмитрию Ивановичу вдруг пришло в голову, не эта ли фраза спасла его тогда от меры пресечения ? Ибо мера наказания ждала его на факультете.
Дорого же мне досталась английская машинка, горько подумал он, добравшись, наконец, до дому. В то же время он отчетливо сознавал, что машинка ни при чем: наверняка за ним давно наблюдали. Другого объяснения так вовремя появившейся «Волги» с троими кагэбэшниками в серых костюмах (почему, кстати, они были в штатском?) он не видел.
Дома никого не оказалось, хотя Присуха был готов к обыску. Следов присутствия кого?то чужого не обнаружил, однако это ни о чем не говорило: могли побывать в его отсутствие. В голове раскаленным гвоздем засела мысль о монографии. Конфискуют? Он думал об этом в кабинете Приветливого, что мешало сосредоточиться на вопросах, думал по пути домой, но мысли разбегались, как шарики ртути из разбитого градусника. Завтра, к счастью, среда — его библиотечный день. Последний? Если так, то кафедре завтра предстоит горячий денек. Приветливый собеседник предупредил его, что вопросы, связанные с работой, «решает коллектив, это не наше ведомство».
Решение коллектива представить было нетрудно.
В квартире было тихо. Присуха сбросил пиджак и налил себе коньяку.
Придут так придут.
Так или иначе, четыре машинописные стопки спрятать было некуда, разве что на антресоли. С которых и начнут.
«В другое время с вами разговаривали бы совсем иначе».
В другое время другие разговаривали с Сережей.
Почти двадцать лет называл его про себя просто другом или «другом юности», а сейчас само собой выговорилось вслух уютное имя. Имя, которое он не произносил с тех пор, как от Сережи перестали приходить письма, и Присуха не сразу — далеко не сразу! — догадался, что писем больше не будет. Никогда.
Коньяк оказывал удивительное действие: тугой узел где?то глубоко внутри начал ослабевать, развязываться, и, по мере того как напряжение медленно спадало, вернулась ясность мысли.
Время действительно другое, если он, пособник антисоветского преступления, пьет коньяк у себя дома, а бывшая жена, будучи «бездумным орудием» того же преступления, отделалась — пока, во всяком случае, — подпиской о невыезде.
Время действительно другое, если он, пособник антисоветского преступления, пьет коньяк у себя дома, а бывшая жена, будучи «бездумным орудием» того же преступления, отделалась — пока, во всяком случае, — подпиской о невыезде.
Время безусловно другое: за окном не сорок восьмой год и никто не вылавливает вейсманистов?морганистов в языкознании. Выловили, истребили под корень; разве найдешь? Теперь ищут других.
Тогда, в сорок восьмом, его друга заклеймили «неразоружившимся структуралистом» и заставляли присягнуть на верность учению Марра — публично, разумеется, в печати. «Король гол , — писал друг в последнем письме, — но велят восторгаться его нарядом. Наш почтенный швейцарец объявлен продажной девкой империализма; Митя, ты что?нибудь понимаешь?! » Заканчивалось письмо горько: «Ты счастливый человек, Митенька: твой британец знаменит, безопасен, к тому же мертв. И все же не спеши с публикацией — следи за погодой, ибо ветер, увы, переменчив… Никакой статьи от меня не дождутся, я так вчера и сказал: отказываюсь соучаствовать в этом марр азме».
Сказал на ученом совете, а кто?то повторил в другом месте, со старательными кавычками, отсекающими, не дай бог, собственное авторство, и такой цитаты было достаточно в сорок восьмом году для человека с фамилией Ниссельбаум, низкопоклонника перед Западом.
Остальное доделал инфаркт.
Ветер переменчив: сегодня имя почтенного швейцарца Фердинанда де Соссюра известно любому филологу?первокурснику. Ветер переменчив — арестована пишущая машинка, а не ее хозяин, а вот с публикацией, похоже, нужно ждать следующей перемены.
Доцента Присуху инфаркт миновал, но отлучение от университета он пережил болезненно. Оно произошло быстро и неизбежно, хотя в глубине души у Дмитрия Ивановича шевелилась слабенькая надежда, что минует его чаша сия.
Нет, не миновала.
Вызванный к ректору, он уже был закален разговором с деканом, а еще прежде — «беседой» с работником совсем другого ведомства, и снова услышал, что вопрос о его пребывании в университете «будет решен на собрании коллектива». От повторов стало скучно, и на встречу с коллективом Присуха не пошел, добавив к своим грехам, таким образом, неуважение к коллегам.