Первым уроком был английский. Олька мысленно переодела новую «англичанку» в Гертин наряд; получилось неплохо. Дядя из мрачного дома, правда, как?то не вязался с этой уверенной девушкой, и вообще она не была похожа на сироту. Нет, молчаливый романтический Гортынский вряд ли обратил бы на нее внимание, а вот в мадемуазель Стейнхернгляссер он влюбился с первого взгляда. Только Гортынский робок: он бледнеет, опускает глаза, но не может признаться в своем чувстве. Гортынский часто выходит на балкон и, с тоской глядя на окна любимой, твердо решает завтра же объясниться. Зайти, например, вечером за солью или за спичками…
От терзаний застенчивого влюбленного Ольку отвлекал учебник. Lesson 27 , а строчкой ниже тема: Our Family . «Англичанка» дала творческое задание: рассказать о своей семье по образцу в учебнике, и теперь Олька в который раз пялилась в картинку, где была изображена Our Family . Улыбающаяся мать в фартуке расставляет тарелки на столе, отец сидит на диване с развернутой газетой (точь?в?точь как Томка говорила: «живот да ноги»), в кресле горбится над вязаньем старушка в очках, за письменным столом — мальчик в полной школьной форме над раскрытой тетрадью, а на ковре играет с кубиками девочка, бант в волосах.
«Англичанка» поднимала ребят с места одного за другим, выслушивала и задавала по два?три вопроса. Олька напряженно сочиняла для себя семью. Она не знала, как по?английски «машинистка», и сделала мать учительницей, как у лондонских Майкла и Стива, и теперь лихорадочно придумывала занятие для «отца». Проще всего было с братом: как зовут, сколько лет и что в детский сад ходит, но с «отцом» был полный завал. Если… если только не позаимствовать специальность у Гортынского и не сделать его… нет, не золотоискателем, конечно; архитектором, вот.
Как по?английски «архитектор»? Наверно, приблизительно так и будет, только с артиклем. А про бабушку не надо.
Она поразилась легкости и простоте решения, тем более что как отец, так и Гортынский были фигурами неизвестными — все равно, что придуманными. Вспомнила, что прежний Стейнхернгляссер был в экспедиции, и чуть было не отправила «отца» в дальние страны, но «англичанка» уже нацелилась на Томку, и переигрывать было некогда.
— Tell us about your family, Ivanova.
Иванова вышла из?за парты и, не глядя в учебник, сообщила о родителях и братишке, о квартире, где все они дружно живут, слушают радио и смотрят телевизор.
Анастасия Сергеевна кивнула и задала вопрос:
— What does your mother teach?
— She teach… she teaches music, — ответила Иванова.
— Good, — одобрила «англичанка». — And how many rooms are there in your flat?
— There are three rooms in our flat, — с готовностью сказала Олька.
Ну, кажется, все усвоили эту конструкцию. Настя была собой довольна. Она успела заметить, что большинство восьмиклассников, кстати, живет в очень приличных условиях. Этих Ивановых, например, четверо в трехкомнатной квартире. Восемью четыре — тридцать два; получается, что каждая комната по десять с лишним метров, а то и больше…
Учительница отошла, и Томка зашептала:
— Ну ты даешь! С каких пор у вас?..
— Посчитай: комната — раз, кухня — два, прихожая — три, — снисходительно пояснила Олька. — Сегодня хор; идешь?
Томка радостно помотала головой. Все ясно: наверняка собралась с Гошей в кино. Дуэт вместо хора.
Спевка проходила во Дворце пионеров, в Старом Городе. По пути Олька развлекалась тем, что представила мать за пианино вместо пишущей машинки: и здесь и там клавиши. Открывает крышку, ногу заносит над педалью — и понеслась: терция — доминанта — терция!
Или не ходить на хор? Сейчас повернуть направо, потом спуститься по улочке вниз, на Московскую, один квартал налево — и бабушкин дом. Такой родной, что любое новшество сразу бросается в глаза, как недавно покрашенная дверь парадного. Дом безо всяких зеркал в коридоре, без досок с красивыми загадочными фамилиями. Правда, надписей в парадном хватает, но никаких фамилий среди них нет и не было, одни ругательства. Олька впервые начала их замечать, когда научилась читать. Каждый раз, когда они с Максимычем проходили коридором, он говорил: «Не читай это паскудство». Бабушка Матрена не говорила ничего, просто дергала ее за руку. Олька и не собиралась читать, но так уж у нее глаза устроены, что «это паскудство» давно прочитано.
Нет, сегодня хор пропускать рискованно: вдруг матери попадется Лилька — она тоже ходит на спевки, — а Лилька врать не умеет. Еще спросит, чего доброго: «Оля заболела, да?». И понеслась…
Хор готовился к республиканскому конкурсу народной песни. Сегодня завели особенно унылую: «Со вьюном я хожу». Хормейстер Дана Марисовна запела сама:
Со вьюном я хожу?у,
С золотым я хожу?у,
Я не знаю, куда вьюн положить…
Олька развлекалась тем, что пыталась отгадать: что такое вьюн и как он выглядит? Вспомнилась картина «Дама с горностаем» — вьюн мог быть похож на такого зверька. Однако следующий куплет сбивал с толку:
Положу я вьюн,
Положу я вьюн,
Положу я вьюн на правое плечо…
Почему «вьюн», а не «вьюна»? Он что, дохлый?
Дана Марисовна продолжала выводить тонким голосом, как она кладет непонятный вьюн то на одно, то на другое плечо, и стало очень жалко шустрого горностайчика, хотя раньше, рассматривая открытку, Олька всегда боялась, что непоседливый зверек выпрыгнет из рук дамы и расцарапает ей когтями шею.