Гоше?молодожену нужно было на следующий день сдавать профилирующий предмет, который он и сдал. Сдал благополучно и все остальное, но получил двойку по сочинению.
Томка никуда не поступала — была счастлива, что «Гошка по?настоящему муж, понимаешь, Олька?».
Скоро, впрочем, она рыдала в голос, как будто Гошу забривали не на два года, а на двадцать пять лет, как в царское время. Конечно, хорошо так рассуждать, когда не молодого мужа провожаешь, а на первом курсе учишься. Все Олькино время поглощал университет, как Томкино время поглощала любовь, из?за чего они и в школе?то в последний год отдалились друг от друга.
Той же осенью Ольга встретила подругу в парке, по пути в университетскую библиотеку.
— Томчик!
Как она была хороша, с оживленным круглым лицом, русые волосы распущены по плечам, серые глаза… Глаза были растерянными. «Ты что, Томчик?» Та улыбнулась такой же растерянной улыбкой, но бесшабашно ответила: «Вот хожу, кадров клею».
Пошутила, конечно.
Другие, может, так и делают, но не Томка, влюбленная в своего Гошу с седьмого, если не раньше, класса. Томка не могла никого кадрить.
Так получилось, что Томкино замужество и Олькин университет разнесли их в стороны. От встречи в парке осталось недоумение и смутный непокой, однако Томке она не позвонила. Почему? Не настолько ведь загружена была, чтобы не найти нескольких минут для звонка; дело не в этом. Просто что?то поменялось. То ли обе они выросли из дружбы, как из школьной формы, то ли дружба сейчас была не ко времени, как лыжи в июле. В самом деле, какая дружба может быть между молодой замужней женщиной — дамой — и «синим чулком»? К тому же сессия надвигалась — первая, непривычная; потом начался новый семестр. Олька как была, так и оставалась «синим чулком»: щуплая, без косметики, в битловке и юбке вместо прежней школьной формы.
Олька как была, так и оставалась «синим чулком»: щуплая, без косметики, в битловке и юбке вместо прежней школьной формы. Иванова считалась в группе «своим парнем» и влюбляла себя в геологию по уважительной причине: побоялась конкурса в мединститут. Вычитала где?то: «Если я не могу жить, как мне нравится, то пусть мне нравится, как я живу».
С тех пор делала вид, что нравится, и втянулась: понравилось.
В конце лета снова увидела Томку — беременную, в просторном джемпере, надетом для маскировки живота, настолько круглого и убедительного, что ни черта джемпер не маскировал. Она шла под руку с матерью, весело о чем?то разговаривая. Милое круглое лицо было таким же оживленным, как тогда в парке, только волосы не распущены, а собраны в тяжелый узел на затылке. Женственная прическа, и вся Томка была очень женственная.
Остановившись на противоположном углу, Олька не решалась окликнуть подругу или подойти. Глупо, наверное, но мешал теперешний Томкин живот и тот жалкий голос в парке: «Кадров клею». Заметила ее Томкина мать, но не ответила на Олькин приветственный кивок, а нахмурилась: никогда не любила эту девочку. Что?то почувствовав, Томка повернула голову, но мать ускорила шаг и повернула за угол. Олька полезла в портфель, чтобы не смотреть в ту сторону, но все же увидела, как Томка слабо помахала опущенной рукой. Так она сигналила, когда вызывали к доске: помоги.
Олька пошла в другую сторону.
Не могу я тебе помочь, да и не моя помощь тебе нужна.
К черту, к черту вас всех, с вашими заботливыми мамами и папами. К черту.
Лицо горело, но внешне, она знала, ничего заметно не было: смуглые не краснеют.
И звонить не стала. Представить, что трубку возьмет мамаша, так лучше бы телефон вообще не изобретали. И Томка не звонила, что понятно: встречи, в сущности, не было, мелькнули в толпе по разным сторонам улицы — и скрылись. Вот через годик, усмехнулась Ольга, где?нибудь столкнемся.
Столкнулись, однако, неправдоподобно скоро: через три недели. Спасаясь от хлынувшего дождя, Олька втиснулась на сухой прямоугольник тротуара у входа в кино. Чья?то рука хлопнула ее по плечу: «Иванова, ты своих не узнаешь, что ли?».
Олька дернулась в сторону, задев чей?то мокрый плащ.
Гошка!
Гошка, неузнаваемый в военной форме, улыбался во весь рот.
И Томка. Стоит рядом и возится с зонтиком. Улыбнулась: «Привет!» — и снова крутит зонтик, изящная и стройная. Словно не было беременного живота.
Родила?..
Но… что же еще, если живот пропал бесследно, как взрослая прическа? Теперь у Томки была модная стрижка с косой длинной челкой, почти скрывающей глаза.
— А я смотрю: Олька или не Олька? — радостно басил Гоша. — Ну, точно: Иванова. Несется, как псих, впереди самой себя. Пошли с нами в кино, а?
Томка улыбалась, но смотрела мимо нее, на афишу с крупными буквами по диагонали: «БЕРЕГИСЬ АВТОМОБИЛЯ». Казалось, она сердится.
— …потом в кафе завалимся, мороженого поедим, выпьем шампанского. Я в отпуске! Пошли, а?
Гоша ликовал.
— Не, ребята, — выдавила Олька. — «Берегись автомобиля» я смотрела, а ждать вас долго. Давайте шампанское в следующий раз, ладно?
И пошлость ляпнула зачем?то, до сих пор стыдно:
— Ты служи давай, Гоша. Привет!
Статус «синего чулка» не исключает знания того, откуда берутся дети и что приводит к их появлению. Хочешь не хочешь поймешь, если живешь в одной комнате с матерью и отчимом и просыпаешься вдруг в темноте от голосов и копошения в темноте, за которым следует ритмичное сотрясание раскладушки. Можно было натянуть одеяло на голову и заткнуть уши пальцами, но знание того, что происходит в полутора метрах от кровати, уже проникло в уши — и осталось.