И пока не дочитал, назад не поставил. Возил с собой на работу, читал в троллейбусе и с сожалением закрывал, едва успев выскочить на своей остановке. Никаких унылых чаепитий, отпугнувших его в первый раз, не заметил. Откуда?то пришли на ум слова: эффект присутствия , и он обрадовался, как точно они описывали его ощущение. Далекие книжные Форсайты, с частицей неизбежного английского абсурда, оказались более понятны, чем соседи по квартире — все, кроме одного. Вернее, одной: обаятельной Ирэн, которая единственная из всех осталась загадкой.
Впрочем, она была загадкой и для собственного мужа. Разгадка пришла к Карлу, когда «Сага» была дочитана, но эффект присутствия сохранялся, и он с удовольствием вспоминал отдельные моменты даже сидя на работе.
От одного такого момента его отвлекла начальница копировального бюро. Она принесла новенькую кальку с его вычерченной схемой и журнал, в котором Карл должен был расписаться. Точеная — иначе не скажешь — рука с овальным перламутровым ногтем любезно указала строчку, где следовало поставить подпись, вторая точеная рука захлопнула журнал, после чего обладательница точеных рук поблагодарила его с улыбкой и отошла, деликатно постукивая каблуками.
«Какая женщина! — донесся сзади чей?то восхищенный голос, когда дверь закрылась. — Хоть в витрину ставь!»
Ирэн!..
Нельзя разгадать обаяние манекена — у манекена его нет, вот как у этой куклы с точеными руками, начальницы копирбюро, как нет его у Ирэн. Манекен служит наглядным пособием по моде, украшает витрину, чтобы прохожие поворачивались к нему. Головы всех Форсайтов тоже поворачивались к Ирэн, ею любовались, о ней говорили, в нее влюблялись, хотя разве можно влюбиться в манекен?
Я несправедлив, твердил себе Карл, ведь влюблен же Босини! Влюблен, глубоко и безнадежно, Сомс, и не может избавиться от чар этой женщины. Это для меня она манекен, пусть двигающийся и говорящий, живая статуя, — другие находят в ней обаяние. И рядом — ее муж, который не вызывает симпатии, ибо меньше всего стремится к этому: человек дела, воплощенное достоинство — и никаких эмоций на поверхности, только глубоко внутри. Не случайно, наверное, именно Сомс отправляется куда?то в английскую провинцию — Карлушка сразу забыл название — на поиски самого первого Форсайта, где встречает еще одного Форсайта, фермера. Это абсурд и вместе с тем глубоко логичная закономерность, итог поиска иголки в стоге сена: достаточно знать, что иголка находится именно там.
Не то же самое ли произошло сегодня, хотя он?то не искал никакой иголки, просто выяснилось, что она существует…
Он обернулся и всмотрелся в книжную полку пристальнее. «Сага о Форсайтах», в точности как тогда. Абсурд продолжался: разве Настя не взяла ее с собой? Или просто забыла?
А тогда все сложилось наконец, чтобы отыскать дом с гравиевой дорожкой, след к которому помнил только маленький черный мячик, сохраненный отцом. Если бы можно было бросить его перед собой, чтобы покатился сказочным клубком, указывая дорогу! К счастью, в этом надобности не было: поехали вдвоем с матерью.
Станцию Карлушка не узнал, потому что не помнил, как она выглядела раньше и было ли на ее месте что?то, кроме аккуратной дощатой постройки, выкрашенной в тусклый зеленый цвет. Название, похожее на перекатывающуюся во рту карамель, тоже ни о чем не говорило, да он и читать еще не умел, когда в последний раз отсюда уезжал.
— Далеко идти? — спросил он.
— Подожди, — мать отозвалась не сразу, — давай постоим.
Над станционными окнами лежали полоски снега. Крыша тоже была покрыта снегом, тонким и хрупким, как глазурь.
— День был жаркий, — негромко заговорила мать. — Сначала всех отправили в город; мы еще не знали, что нам предстоит.
— Кого «всех»?
— Людей с окрестных хуторов, вроде нас. Многие с детьми были… младше тебя, а то и совсем грудными. Да ты сам должен помнить.
— Я только солдат помню: мне звездочки нравились.
Мать медленно поправила волосы.
— Ты не знаешь, а папа тогда в Швейцарию собирался ехать. В Швейцарию, в сороковом?то году! Безумие, конечно. Он всегда таким был. А накануне — или за пару дней, не помню уже — неожиданно в город отправился, кузена проведать.
Они удалялись от станции. Справа оставалась насыпь и рельсы, впереди виднелись деревья.
— Мы не знали тогда, что ссылка — это еще не конец жизни. Мы даже не знали, как далеко нас повезут. А бедному Коле только месяц оставалось жить — в концлагере погиб.
Идя вперед (дорога поднималась в гору), он не знал тогда, что в старом ящике валяется фотография «Аякса», отцовского кузена, и, хоть он уже бывал прежде в том доме и разговаривал с дочерью «бедного Коли», не мог предположить, что сам же эту фотографию когда?нибудь найдет.
А ведь судьба намекала, подсказывала; разве нет? Что?то ведь заставило пойти в студию при Союзе писателей — не сценарий же читать с листа, в самом деле. Он помнил, что машинистка читала рассказ, а с нею женщина была пьяная, у которой роман украли. Трудно поверить, что он туда пришел случайно — был толчок, чтобы решился; и пятно на стенке у машинистки в квартире долго стояло перед глазами.