На этом и строится продолжение «Саги», только сын появляется у Ирэн, а Сомс обретает дочь. Сага продолжается, и в ней становится слышен Шекспир: по фатальным законам жанра молодые люди страстно влюбляются друг в друга и сталкиваются с дикой, не понятной им враждой родителей. И здесь не кто иной, как Сомс заставляет себя пойти на объяснение с Ирэн: фактически он приходит просить руки ее сына для своей дочери. Он, Форсайт, собственник номер один! Просит — и получает отказ; еще один отказ от женщины, защищенной своей красотой и обаянием, как… как курсовая работа студентки Кузнецовой защищена социальным аспектом. Ирэн не отпускает сына самой страшной властью — своей любовью; дает ему свободу выбора — и невозможность этой свободой пользоваться.
Так кто здесь более всего «собственник»? Все еще Сомс?
Если бы случилось рассказать кому?то об этой работе, Дмитрий Иванович был бы в большом затруднении и скорее всего бы промолчал: как ни подай, звучит плоско, почти вульгарно; а главное, в штыки существующим работам. Он не нумеровал страницы — зачем? Ведь если бы вдруг появился шанс публикации (откуда бы…), то можно было бы и сосчитать, сколько там листов. Часть так и осталась в рукописи, поскольку начал он в эпоху жены номер один, которая печатать не умела, а тезисы и отдельные соображения записывал еще раньше. Но если собрался бы публиковать, то пронумеровал бы страницы, нашел расторопную машинистку, а потом взялся бы редактировать: в отдельной папке собралась стопка листов с поправками, а сколько еще появится новых! Сам того не замечая, он все чаще «примерял» эту мысль — вернее, мечту: вот если бы, если бы вдруг… Однако правила игры пока не менялись.
Доценту Присухе и в голову не приходило, насколько отдельные его соображения и тезисы совпадают с таковыми Зинки Трымчук, едва ли знающей слово «тезис».
13
Прав оказался Федор Федорович: прием гостьи — матери, свекрови и бабушки — занял в жизни Лазаревичей такое значительное место, что было не до гостей: к себе не приглашали, да и сами никого не навещали, что при сложившихся обстоятельствах было только естественно. Об этом Федор Федорович и говорил жене незадолго до Нового года, хотя сам убедиться в своей правоте не смог, потому что за три дня до приезда Доры он упал с инфарктом. Не «слег», что нередко случалось с людьми его возраста, а именно упал — и не встал. Тоня, наполовину ослепшая от слез, забыла все и вся, кроме своего горя, что уж говорить о незнакомой Тайкиной свекрови из Кременчуга.
Киевский поезд прибывал вечером. Встречать отправились вдвоем, Олька с братишкой остались дома. Ленечка задавал одни и те же вопросы:
— Это папина бабушка приезжает?
— Нет, это папина мама, а твоя бабушка.
— Как бабушка Ира?
— Да нет же, бабушка Ира — мамина мама.
— Она мамина мама, а твоя бабушка?
— Моя и твоя, понимаешь?
На очередном: «А новая бабушка скоро приедет?» Олька достала фильмоскоп и коробку с диафильмами. Ленечка обрадовался, но в этот момент в прихожей зажегся свет. Там уже топали, отряхивая снег, и громко разговаривали. Первой вошла Таисия, празднично улыбаясь, следом гостья; за ее спиной маячила шинель.
Ольку поразила в первую очередь шуба — просторная, как мантия, только персикового цвета, а главное — нейлоновая. Они только начали мелькать на улицах, но авторитет нейлоновой шубы стремительно вытеснил привычные глазу каракуль, цигейку и прочих котиков — настолько, что эти шубы добывали — «доставали» — с бешеной переплатой.
— Ленечка… Олечка…
Дора вытянула руки вперед и сгребла обоих, прикрыв полами нейлонового великолепия и крепко прижав детей к себе. Хотела сказать что?то ласковое, но только повторяла: «Ленечка, Олечка».
Ольке мешал фильмоскоп, который она все еще держала в руках и боялась уронить. Наконец Дора разжала объятия. Сняв шубу, она оказалась высокой и сутулой худощавой старухой, очень живой, с мелкими и быстрыми движениями. Только обилие морщин, пожалуй, и делало ее старухой, все остальное в Доре: губная помада, ярко?черные волосы без единой сединки да та же модная шуба — старуху отрицало. Единственное, что внешне роднило ее с сыном, был высокий рост. Темные блестящие глаза смотрели радостно и тревожно. Метнулась к чемодану: «Я вам тут подарки привезла…», но Таечка остановила: «Завтра, завтра. Прошу за стол, что бог послал».
Ольке стало неловко от того, как фальшиво прозвучали слова, тем более что мать накупила в кулинарии кучу вкусных вещей.
— Вот как раз и к столу, — Дора вытащила увесистый промасленный пакет, — Володенька сало очень любил, когда был маленький. У вас тут разве бывает такое сало? — добавила горделиво.
Дора ловко отрезала несколько нежных розоватых ломтей и положила на тарелку. Перед тем как сесть, она нежно и робко погладила сына по волосам и сразу же убрала руку. Олька обратила внимание, что Сержант не называет Дору ни мамой, ни матерью — никак не называет; жадно следит за всеми ее движениями, но ни о чем не спрашивает — только отвечает, когда она обращается к нему.
— Иди ко мне, Ленечка!
Дора усадила малыша к себе на колени и крепко обняла.
— Нет?нет, мне как раз очень удобно, — поспешно отвела невесткины протесты, — а тебе хорошо у бабы, Ленечка?