У входа в общежитие стояли парень с девушкой и курили. Вернее, курил он, а девушка протягивала руку, брала у него сигарету и затягивалась. Парень был без пальто — в него уютно куталась спутница, выпуская дым вверх, к тусклой лампочке над дверью. Оставшись без сигареты, парень наклонялся и то ли говорил что?то на ухо, то ли целовал.
Карл обнял Настю за плечи — как давно он этого не делал! — и легонько притянул к себе. Сейчас… Сейчас отпущу. Позовет? Там никого нет. И Зинка с Толяном не появятся.
Он почувствовал, как Настя напряглась и чуть отстранилась. Не хотел спрашивать, но вырвалось:
— Ты… сердишься на меня?
Настя отступила на шаг, словно хотела рассмотреть его внимательней, и спокойно ответила:
— Я сделала аборт.
Вот и все.
Сказала. Без надрыва, без слез — очень спокойно; именно так, как собиралась.
Сказала. Без надрыва, без слез — очень спокойно; именно так, как собиралась. Как репетировала, поправила себя Настя и поморщилась. От себя не скроешь: репетировать начала с того самого дня, как вернулась от родителей, да?да, и поехала с Зинкой в больницу по этому самому делу. Тогда, наверное, и пришла в голову эта мысль, пришла и крепко внедрилась.
Но ведь я хотела по?честному, чтобы все по?людски, разве нет? Давно могла бы сказать: мол, тошнит меня, и вообще… Не понимает — уточнить, что значит «вообще». Нет; ничего этого не говорила — давала ему шанс, и не один, самому сообразить . Конечно, если бы познакомился тогда с родителями, может, оно пошло бы скорее. Да только никуда оно не «шло» вообще, Зинка тыщу раз права — все они одинаковы: поматросят и бросят, а мне что, «перспективную тему» допахать, сделать диплом — и на болото? Большое спасибо; ешьте сами с волосами. Я не Ирэн — двенадцать лет ждать дураков нет. Да и то: Ирэн?то ждала, будучи замужем за своим Сомсом, а за углом уже молодой Джолион топтался.
Тем более в следующем году переводческая практика. Тут рядом скандинавские страны — английский, между прочим, международный язык, а что ее ждет на болоте? В лучшем случае возьмут преподавать английский в ту же школу, будем коллегами с Валентиной Петровной: «Здравствуй, Кузнецова! Ты по «Саге о Форсайтах» защищалась?» — «Меня зовут Анастасия Сергеевна». И не улыбаться этой мымре ни за какие коврижки.
Ладно; размечталась. Главное — сказала. И ко всем вопросам была готова — отрепетировала так, что от зубов отскакивало. Любой мужик стал бы доскребываться:
«Когда?» — «Когда к родителям ездила, ты еще не мог маму оставить, помнишь?»
«Зачем?» — «А что мне было делать, милый, — мы ведь не расписаны…»
«Почему мне не сказала?» — «Сразу не поняла, а потом времени не было: затянула. Да и растерялась я: вдруг из общаги попрут…»
Да мало ли какие вопросы может задать.
А только никаких вопросов не было.
Не было и — Настена почувствовала — не будет. Он стоял и молчал, а сколько времени прошло, Настя не знала. На нее напал какой?то озноб, хотя холода не чувствовала, просто дрожала всем телом. Он шагнул вперед, сгреб ее обеими руками, уткнулся в челку губами и сказал: «Девочка моя… Бедная моя девочка».
И вот тогда захотелось провалиться сквозь землю, рассыпаться в прах, исчезнуть. Хорошо бы так и сделать, и пускай больше ничего не будет. Или перевести дух и честно сказать: «Прости, я все выдумала: ничего этого не было, никакого аборта», но как раз этого?то и нельзя было говорить. Поздно. Вперед, Настена, мосты сожжены.
Именно вперед, чтобы не встречаться с ним взглядом. Она пробормотала: «Замерзла я дико», схватила Карла за руку и потащила наверх. Загадала: если будет сидеть дежурная, то ничего хорошего у них не получится. Чушь, конечно; при чем тут дежурная? Однако дежурной не было — горела лампа, стоял пустой стул, а на столике лежало пестрое вязанье, и спицы были воинственно вонзены в клубок.
И хотя в комнате было тепло, озноб не проходил, но это было хорошо, потому что началась суета с поисками свитера, сверху она накинула бабулин платок, и все это метание по комнате позволяло не смотреть ему в глаза. Он заставил ее забраться с ногами на кровать и набросил на ноги пальто.
Не помнила даже, когда в первый раз посмотрела в глаза, но, наверное, потому и не помнила, что стало можно это сделать. Теперь не обернешь все в дурную шутку, поздно; мосты сгорели дотла, воздух пропитан гарью и вяло дымятся опоры.
Воздух был пропитан ложью, и с этой ложью теперь нужно жить.
…Девчонки в цехе обсуждали другой вариант: фиктивный брак.
Мол, прописка в городе обеспечена, «а потом развестись — и вася». Настя не верила: что, найдется идиот, который вот так, за красивые глаза, поделится своей жилплощадью? Над ней с удовольствием посмеялись: кому нужны красивые глаза? — Капусту гони. Пошли истории, одна другой невероятнее, о каких?то девчонках, приехавших с башлями прямо из «сельской местности — и сразу в дамках», хотя что за девчонки, из какой такой «сельской местности» и с какими башлями, никто, как бывает в подобных случаях, конкретно не знал. А хоть бы и знали, что толку?.. Тем более что денег нет и не предвидится — суммы назывались неопределенные, но неизменно астрономические. Только новыми, разумеется. Но главное, что Насте нужна была не только прописка, а муж с пропиской . И не просто муж с пропиской, а надежный муж. Вроде Сомса или, на худой конец, Анатолия, только чтоб не такой страшненький и не беззубый. Хотя Сомса никак страшненьким не назовешь, и почему там Ирэн содрогалась от отвращения, убей не понять: зажралась. А ей нужен муж надежный, да; и можно даже помечтать, чтоб — любящий.