Спрыснуть пересохшую рубашку, слегка растянуть руками… Хоть бы он уехал к Доре. Или в Анапу. Как было хорошо, пока его не было!
В кухне что?то стукнуло и начало падать. Бутылки от молока, их надо было сдать. Сейчас будет гонять по всей кухне. Что он там ищет? Загремела сковородка, вспыхнул газ. Опять шарит в кладовке. «Сука, — неслось из?за двери, — как?кая сука!»
Кладовка с грохотом захлопнулась.
Что?то зашуршало, раздался задорный «чмок» открываемой бутылки и тихое бульканье. Наступила тишина. Хоть бы он там рухнул и уснул. Олька водила утюгом и прислушивалась к зловещей тишине. Скорее бы пришла мать. Он кинется обнимать Ленечку, потом завалится спать. Если повезет. Главное — не думать, что может произойти в промежутке.
Отброшенная дверь громко ударила в стенку.
— Я! Кому!..
Олька обернулась.
Бутылка в руке, пьяный ввалился в комнату, схватил выглаженную рубашку, вторую и швырнул на пол.
— Кому я! Сказал!
С яростью втаптывал в пол каждое слово, потом снова бросал и с наслаждением топтал белье под стеклянное бульканье водки.
Девочка стояла неподвижно, вцепившись в утюг, и в голове крутился совершенно праздный вопрос: прольет — не прольет?
Вдруг стол резко качнуло в сторону: пьяный зацепился за шнур и, падая, схватился за книжную полку. Та накренилась, и книги, одна за другой, с глухим стуком начали валиться на пол, а бутылка, оброненная секундой раньше, уже катилась к окну, ритмично выплескивая водку.
— Ты, т… ты!!
Он выхватил с полки толстый оранжевый том и замахнулся. Отпрянув, девочка выставила утюг:
— Уйди!
Вышиб у нее книгой утюг и размахнулся — раз, другой, третий, цедя сдавленно:
— Ты, ты! Т… ты!!
Что?то хрустнуло противно и очень больно, и быстро?быстро полилась кровь. Тот отбросил книгу, рванул воротник и засипел: начался приступ. С багровым лицом, сотрясаясь в кашле, он выскочил.
От холодной воды пальцы ломило до боли, и это отвлекало от носа. Притронуться к нему было страшно, смотреть тоже. Олька смыла кровь, положила мокрое холодное полотенце на лицо и так, с запрокинутой головой, вернулась в комнату.
Среди развороченных книг и истоптанного белья валялся Майн Рид. Пятый том, где «Белая перчатка» и «В дебрях Борнео». Тем же мокрым полотенцем она стерла с него кровь, отворачивая лицо, чтобы не закапать снова.
В портфель уместились тетради, краски — бабушкин подарок и дачный Гоголь. Учебники не влезли. Хорошо, что не успела снять школьную форму.
Все стадии приступа она давно выучила: сипенье, кашель, удушье.
Терция — доминанта — терция.
Скорей; скорей, пока не вернулась мать.
Уже темно, и никто не обратит внимания на ее лицо. В трамвае можно сесть на последнее сиденье, там темнее. И варежку держать у лица, как будто замерзла или насморк.
Олька застегнула пальто и неслышно закрыла за собой дверь.
В коридоре было пусто.
Кровь больше не текла, но голову она все еще держала чуть запрокинутой, и поэтому, наверное, список призраков навсегда отпечатался в памяти белыми буквами на черной доске:
Нейде
Шихов
Гортынский
Ганич
Бергман
Стейнхернгляссер
Зильбер
Буртс
Эгле
Строд
Оставайтесь. Я сюда больше не вернусь.
Интерлюдия
Ночь длиною в пятнадцать лет
Самое удивительное, что здесь ничего не изменилось за пятнадцать лет. Зеркало было тусклым — или пыльным, рама потемнела. Доска висела на прежнем месте, и фамилии на ней остались без изменения. Кто и когда написал их? Раньше Ольга не задумывалась — просто сочиняла этих людей, подбирая для них судьбы и костюмы, а потом забыла об их существовании, которое было не более чем условностью. Как и сама она в свои пятнадцать лет — половина прожитой жизни! — была для нее сегодняшней почти условной фигурой до того момента, когда вошла в этот дом.
И не вошла бы вовсе, если бы не чисто практический довод: надо что?то делать с этой ненавистной квартирой, в которой она до сих пор была прописана и являлась, таким образом, единственным, хоть и номинальным, жильцом.
Давным?давно, те же пятнадцать лет назад, умер спившийся отчим, о чем Ольге тогда сообщила крестная, назвав и дату похорон со слабой надеждой, что она придет.
Не пришла, конечно. Ни на кладбище, ни сюда.
Мать в первое время суетилась: звонила, настаивала на встрече: «Нам нужно поговорить», однако у бабушки не появлялась, так как на теплый прием рассчитывать не могла.
Между тем время по?будничному шло или, выражаясь более поэтично, летело, сглаживая на своем пути лишние углы и присыпая песочком рытвины.
Остался позади университет. Ольга выбрала почему?то геологию — специальность скорее мужскую. Девиц на факультете было не много, а таких настырных, как она, пожалуй, еще меньше — во всяком случае, на кафедре геологоразведки, где она была известна своей одержимостью месторождениями Сибири.
Туда, в далекую и знакомую только полезными ископаемыми, особенно нефтью, Сибирь она и стремилась. Ольга знала, что однокурсники посмеивались над ее увлеченностью, но посмеивались беззлобно — ребята в группе были славные.
Замуж, однако, вышла не за однокурсника. Олег был биологом и тоже рвался в Сибирь, где обитал древесный вредитель с лиричным названием кедровый шелкопряд . Многие утверждали, что сблизила их не Сибирь, а имена?близнецы, но какое?то время называли декабристами, с непременным упоминанием о глубине сибирских руд.