— А нарциссы кому?.. — ответ, кажется, не услышала.
Хорошо, что мать всякие цветы любит, не только розы. Розы, точно такие же, он купит ей в другой раз, не дожидаясь праздника. Просто так.
У кафе «Орбита» стояла очередь, однако Настя уверенно прошла к самым дверям, по пути отвечая недовольным: «Нас ждут». Карл едва поспевал за ней. На стоящих он старался не смотреть: было неловко. «Меня тоже ждут!» — выкрикнул кто?то вслед. Настя чуть повернула голову:
— Так что же вы стоите? — И тут же, Карлу: — Рубль есть?
Пока он поспешно расстегивал пальто и лез в пиджачный карман за бумажником, швейцар из?за двери без интереса наблюдал за его манипуляциями, а потом медленно повернулся спиной. В очереди злорадно засмеялись. Не оборачиваясь, Настя постучала в стекло. Швейцар поправил фуражку и чуть приоткрыл дверь — ровно настолько, чтобы услышать Настин пароль: «Нас ждут». Посмотрел куда?то поверх Настиного плеча, в упор не видя стоящей очереди, и приоткрыл дверь шире:
— Столик заказан?
— Заказан, — Настя решительно вошла внутрь и протянула швейцару рубль, словно трамвайный билет контролеру.
Тот принял рубль и негромко произнес: «Пальтишко попрошу». Карлушка дернулся было помочь Насте, но руки в мундире с потускневшим золотым позументом уже взяли пальто, и он увидел между собой и Настей плотно обтянутую мундиром спину, перхоть на плечах и фуражку, туго перетягивающую массивную седоватую голову.
Швейцар повернулся к нему:
— Прошу.
У швейцара было тяжелое лицо с широкими челюстями и внимательные, но скучающие серые глаза. Карлушка торопливо расстегнул пальто и сдернул шарф.
«Предбанник» был отделен от зала фигурной решеткой, на которой прямые линии под разными углами пересекались со звездами и кругами. И круги, и звезды были похожи на жестяные трафареты, которыми мать вырезала печенье из теста.
Настя приветливо махала рукой, глядя куда?то в зал, потом потянула его за руку:
— Вон они!
Зинка широко улыбалась. Анатолий — непривычно нарядный, в модном пиджаке — тоже обрадовался:
— Мы ждем?ждем, коктейлями полощемся. Давайте вы тоже!..
Зинка, слегка разрумянившаяся, поднялась и увлекла Настю куда?то в сторону: «Слышь, у меня на чулке…»
Похоже, что Анатолий рад был остаться наедине с Карлом.
— Вовремя пришли, — он расстегнул верхнюю пуговку новенькой белой нейлоновой рубашки, — а то мы чуть не разругались. Не, ну в самом деле, — горячо продолжал, не дожидаясь вопросов, — Зинка че придумала: пойду, говорит, с тобой в рейс.
— А почему «чуть не разругались»? — удивился Карл.
— Не, ну ты соображаешь? — вскинулся Анатолий. — Ты знаешь, что такое баба на судне, хоть бы рейс всего три месяца?
Откуда ему было знать; он и «судно», как Анатолий неизменно именовал корабль, видел только издали в порту. Анатолий это понял и начал объяснять:
— Вот у нас есть одна, буфетчицей ходит. И че хорошего? Ну башли, конечно, зашибает будь здоров, вашему заводу и не снились такие ставки. Зато и лапают ее все кому не лень да… не только. Баба на судне — ребят понять можно.
— А муж?то есть у нее?
Анатолий хохотнул:
— Кабы муж был, она бы дома сидела, ногти красила. Мать?одиночка она. Затем и в море ходит, что надеется мужа найти. А там ведь как? «Наше дело не рожать — сунул, вынул — и бежать»: валят все, а потом соскакивают.
— Погоди, — Карлушка старался говорить поубедительней, — погоди. Но вы же будете плавать как муж и жена, а не…
Анатолий перебил:
— Плавает знаешь что? Г…о в проруби. А моряк ходит в море, а не плавает.
— Хорошо; пойдет она в море…
— Хрен она пойдет, понял? — с жаром выкрикнул Анатолий, и подошедшая официантка нахмурилась, но он прежним, спокойным голосом попросил:
— Шампанского бутылочку, девушка. Полусладкое есть?
— Найдется, — кивнула та. — Закусывать чем будете?
— Икрой, если «найдется», — ее же тоном продолжал Анатолий, — но вначале два коктейля для опоздавших.
Карлушка похолодел, прикидывая, сколько останется от аванса и сможет ли он хоть что?то отдать матери.
— Так вот. Хрен она пойдет, я говорю, — понизив голос, продолжал Анатолий, когда официантка отошла к другому столику. — Жена или не жена, все равно ее по углам обжимать будут. А я, — он придвинулся к Карлу ближе, — я у Зинки первый. И мне не надо, чтоб она других пробовала, понял?
Он продолжал рассказывать о женщинах на судне («ты не подумай, что только у нас так — это везде одинаково, у кого хошь спроси»), о том, как их тискают, принуждают к сожительству; о драках матросов за право обладания все той же буфетчицей (Карлу казалось, что у неизвестной буфетчицы Зинкино лицо); о том, как одна «хорошая девка, слушай, и не виновата совсем, просто так вышло» была списана в иностранном порту для… аборта.
— Она, слушай, че?то себе там сделала, ну и… В общем, кровь хлещет, она не то что работать — на ногах стоять не может. Старший помощник и докапываться не стал: все ясно. Ну и списали. Так ей, слушай, потом еще в пароходстве распиналку устроили: как допустили, да вы отдаете себе отчет… В общем, понеслась душа в рай. А все почему?
Карл смотрел непонимающими глазами.
— Да потому, что за этот аборт надо было валютой платить, вот почему! Списали?то ее на берег в капстране, потому и валютой. А пароходство не любит такие номера. Не инфаркт, понимаешь.