— Не слышу! Второй голос, девочка с челкой! Что ты там, ворон считаешь? Еще раз, третий куплет.
Девочка с челкой покраснела до испарины. Сверхъестественный талант Даны Марисовны расслышать в хоре, кто поет, а кто делает вид, вызывал у ребят благоговейную оторопь. Ну ладно бы первые два ряда; так ведь каждого слышит, в каком ряду ни стой!
Положу я вью?ун…
Есть такой цветок — вьюнок. Большой вьюнок — это, наверное, вьюн. А может, вьюн — это букет? Странно, что больше ничего не происходит. Девушка ходит с неизвестным этим вьюном, не зная, куда его приткнуть. Народные песни, как объясняла Дана Марисовна, люди слагали в старые времена и пели их в деревне во время работы, чтобы скрасить непосильный труд от рассвета до заката. Заодно вспомнился Некрасов — усталые крестьянки с серпами, «доля ты русская, долюшка женская», и как среди измученных жниц затесалась девушка, ломающая голову, куда ей положить какой?то вьюн…
— Иванова, в чем дело?
Девочка с челкой злорадно посмотрела на Ольку.
— Я тебя спрашиваю, да?да! Почему ты вдруг первым голосом поешь?
Потому что я тупица, Дана Марисовна. Вот у Сержанта можете спросить. Никакую вашу терцию от доминанты не отличу.
— Тебе что?то непонятно? — повторила хормейстер.
Олька решилась:
— А… что такое «вьюн»?
За ее спиной кто?то с готовностью хихикнул. Дана Марисовна гневно посмотрела в ту сторону:
— Ну?ка, кому смешно! Объясни, что такое «вьюн».
Хихиканье оборвалось, будто радио выключили.
— Вьюн — это венок, — объяснила хормейстер.
Глянула на часы и сделала знак аккомпаниаторше:
— Третий куплет, еще раз!
Помимо того что Дана Марисовна обладала мистическим даром распознавать, кто и как поет, было видно, что она любит музыку, пенье и даже неслаженный, похожий на расстроенное фортепьяно, детский хор, собранный из разных школ и доставшийся ей для «настройки». Что она и делала с редким терпением и энтузиазмом. Благодаря ей Олька попала на первый в своей жизни концерт в филармонию, и вспоминать об этом было приятно.
Они с Томкой часто ходили на спевки по очереди, предварительно кинув монетку: орел или решка? В тот день выпало идти Ольке. «Лети, наш орел!» — Томка хозяйственно подобрала «двушку».
Во Дворце пионеров ждала приятная неожиданность: Дана Марисовна, в нарядной кофте и с брошкой, торжественно объявила, что в филармонии выступает знаменитый детский хор и все они сейчас отправятся прямо туда, «так что пальто не снимайте».
За те несколько кварталов, что отделяли Дворец пионеров от филармонии, хор несколько поредел. Олька решила остаться — было любопытно.
Коридор был уже совсем пуст, когда хоровое стадо во главе с Даной Марисовной подбежало к дверям зала. Тетка?контролер в кружевном воротнике неодобрительно вытаращилась на толпу школьников, но Дана Марисовна настойчиво повторяла: «У меня коллектив юных хористов!», напирая на тетку высокой и тугой, как у голубя, грудью с брошкой, и та неохотно отступила в сторону. В глазах у нее, однако, брезжило опасливое сомнение: подростки, ордой ринувшиеся в зал и с азартным гиканьем, несмотря на шиканье Даны Марисовны, ерзавшие по плюшевым сиденьям, больше походили на юных пожарников, чем на хористов. В зале почти не было народу, только скромное количество дам вдовьего вида с программками в руках. Дамы критически осмотрели ворвавшихся школьников и перевели возмущенные взгляды на хормейстера, но в это время занавес поехал в стороны. Свет начал медленно тускнеть.
На сцене оказался рояль, но не такой, как в школьном зале или во Дворце пионеров, а совсем необыкновенный, с двумя рядами клавиш.
Свет начал медленно тускнеть.
На сцене оказался рояль, но не такой, как в школьном зале или во Дворце пионеров, а совсем необыкновенный, с двумя рядами клавиш. Из?за кулис быстрыми шагами вышла молодая женщина с высокой прической и в длинном черном платье; за ней — еще одна, постарше, — она несла скрипку. Следом появились двое мужчин: один с флейтой, другой подошел к виолончели (откуда она взялась, Олька проморгала).
В зале стало очень тихо.
Хор не появлялся, зато появилась музыка.
Олька внимательно наблюдала, как флейтист наклонял голову перед тем как коснуться губами флейты, а потом, уже коснувшись, чуть?чуть сгибал ноги в коленях, словно лыжник перед спуском. Виолончелист играл, прикрыв глаза; это было понятно — должно быть, ноты, как и стихи, легче вспомнить именно так. Но над всем этим была скрипка — казалось, она радостно летала от музыки, которая в ней рождалась.
Здесь, в этом зале, не было ни терции, ни доминанты. Были руки женщины за клавесином. Они легко перебегали с верхней «ступеньки» клавиш на нижнюю, словно танцевали.
Неужели музыканты вот?вот кончат играть, унесут инструменты и уйдут, ради какого?то детского хора? Олька скосила глаза. Дана Марисовна слушала музыку, чуть подавшись вперед, и смотрела на сцену. Никакого хора она не ждала, с опозданием поняв, что где?то произошла ошибка, путаница во времени или датах, — какая разница теперь? Пусть дети послушают настоящую музыку. «Это Вивальди», — шепнула она сидящей рядом девочке, и Олька тоже услышала.
Вивальди.
Льдинка на языке, тающая музыкой.