Газетная девушка оказалась права: многие владельцы двухкомнатных квартир заинтересовались объявлением. Мать с энтузиазмом ездила по адресам, а потом «отчитывалась о проделанной работе», как она шутила. Целью было найти квартиру не очень далеко от центра, что оказалось нелегко. Зато эти хлопоты позволяли обоим не говорить о случившемся — тема стала не то чтобы запретной, но неуместной.
На работе развод Карла скоро перестал быть новостью, тем более что подоспела более горячая и пикантная: у главного инженера появилась любовница. Новость муссировали на всех уровнях.
— И как ты думаешь, кто? — Кондрашин затянулся и выжидательно посмотрел на Карла.
— Да ничего я не думаю, — пожал плечами тот.
— Ну, так ты единственный, кто не думает, — обиделся Гена, — потому что все остальные знают.
И громким шепотом назвал имя начальницы копировального бюро.
Что он в ней нашел, удивленно подумал Карл. Женщина?манекен, витринная красота. Сам главный инженер — отнюдь не Аполлон: высок и тощ, как кочерга, глаза сощурены от дымящейся в зубах папиросы, волосы на висках торчат рожками. Мужик он характерный, любимая присказка: «Завод — это вам не лебединое озеро».
— Да на здоровье, — ответил Карл.
Азартный блеск в кондрашинских глазах сменился разочарованием.
Все последние месяцы он всячески выказывал свое участие. Звал Карла после работы: «Пойдем выпьем», давал какие?то советы, которые наверняка давали ему самому после развода, но Карлу почему?то была неприятна эта мужская солидарность . Нет одинаковых обстоятельств, а потому, он был в этом уверен, не бывает одинаковых разводов. Мало?помалу он стал избегать Кондрашина, выходя курить на другую лестничную площадку, а потом, сталкиваясь с ним, испытывал неловкость. Оставалась надежда, что тот ничего не замечает.
Во время обеденного перерыва Гена предложил опять сходить после работы в пивной бар. Карл отказался, сославшись на суету с обменом. «Чего ж ты молчал? — возмутился Кондрашин. — Я на этом деле собаку съел. Без меня ты даже не берись!»
Энтузиазм Кондрашина граничил с настырностью. Карл уплатил за обед и двинулся с подносом к дальнему столу. Кондрашин шел следом, на ходу вспоминая, как он менял родительскую двухкомнатную квартиру. «Моя стерва кооператив себе отсудила, для хахаля своего», — торопливо говорил Кондрашин между ложками харчо.
Вокруг рта у него появился оранжевый, цвета мастики для пола, ободок. Карлушка поймал себя на том, что теперь его начало раздражать в Кондрашине все: манера говорить, не отрываясь от еды, чуть выпученные глаза и даже привычка закладывать карандаш за ухо, как это делал начальник отдела. Карандаш держался плохо, падал.
— Я уже взялся, — сказал Карл, — так что беготни хватает.
Кондрашин так активно вызвался поучаствовать («тебе черт знает что вдуют, там много тонкостей»), что пришлось повторить уже тверже: «Спасибо; я сам».
Кондрашин осекся. Передернул плечами: «Дело хозяйское» и придвинул к себе тарелку.
Обиделся.
Вины Карлушка не чувствовал, только облегчение. Неделю?другую назад он в такой ситуации постарался бы как?то сманеврировать, согласился бы на выпивку.
Что один раз и сделал, потом прокляв все на свете — и в первую очередь свою бесхарактерность.
Сначала пришлось выстоять долгую очередь в пивбар. Сидящие внутри не торопились. Он хотел есть и готов был уйти, но Кондрашин уверял, что «десяти минут не пройдет — и мы в дамках, ты что!». О десяти минутах можно было только мечтать; через полчаса Карл решил, что с него хватит, но в этот момент открылась дверь. Вышла большая веселая компания, и дверь тут же всосала кусок очереди; Гена изо всех сил работал локтями.
Внутри было шумно и дымно, воняло чем?то кислым. Мало что напоминало пивные бары на взморье, куда он любил заходить. Настя наотрез отказывалась: «Если б ты попробовал немецкое пиво — или хотя бы чешское, если б ты побывал в тех барах, ты бы эти обходил за километр!». Удивительно, сколько упрека ей удавалось вложить в такую фразу, словно он сам был виноват, что не заходил в те замечательные бары и не пробовал ни немецкого, ни «хотя бы» чешского пива. Да, ему нравилось посидеть на грубой скамейке за таким же грубым столом — так имитировали деревенский стиль, — как нравилось местное янтарное пиво с толстой и легкой, словно поролоновой, пеной.
Здесь, в недавно открывшемся баре, тоже стояла грубо тесанная стилизованная мебель. Справа от Карла на скамейке чей?то нож глубоко вырезал: «Валя». Вдобавок еду подавали в грубой и тяжелой керамической посуде.
Стало тоскливо. Проще и намного приятней было бы взять пива и сделать себе несколько бутербродов, а потом спокойно выкурить на балконе «сытую» сигарету. Вместо этого он курил которую уже по счету «голодную», в кислой и душной вони, а рядом оживленно ерзал Кондрашин.
— Ты обязательно должен попробовать, это что?то!
«Что?то» оказалось главным блюдом и гордостью бара. Гордость носила простецкое название: «Серый горох с салом», чем в действительности и оказалась. Крупный грубый серо?коричневый горох выглядел таким же глиняным, как тарелка, на которой он лежал. Кондрашин азартно тыкал вилкой, жирные от сала горошины скользили. Одна упала на скамейку, рядом с «Валей». Карл отодвинулся. Пиво было жиденькое. «Ну, как тебе?» — возбужденно кричал Кондрашин, и Карл в ответ неопределенно улыбнулся. Как?то досидели. Кондрашин порывался уплатить, но Карл вытащил пятерку: «Давай по?ковбойски: или ты ставишь пиво всему бару, или просто платим пополам». Он совсем не был уверен, что именно так выглядит ковбойский вариант, но Кондрашин озадаченно взял деньги.