Сказала — и осеклась. Замолчала, глядя куда?то мимо невестки, потому что как раз в этом возрасте ее разлучили с мужем — на «десять лет без права переписки». Так они и тянутся, эти бесконечные десять лет…
Ее уложили на диване, рядом со спящим Ленечкой, сами кое?как уместились вдвоем на раскладушке («Леленьке будет удобно», говорил дядя Федя), и теперь, когда погасили свет, Олька боялась пошевелиться, чтобы ее кровать не лязгнула или, чего доброго, не надломилась посредине в первую же Дорину ночь.
Жизнь ощутимо изменилась. В доме вкусно пахло едой и все время было тепло: Дора постоянно что?то готовила. Когда Олька приходила из школы, на столе появлялась тарелка: «А вот у меня как раз…», хотя больше никого дома не было. «Как раз» случался то куриный суп, почти такой же вкусный, как у тети Тони, хотя Дора сетовала, что лапша из магазина, а не домашняя; или борщ, который Олька ела у бабушки, но жгучий от перца; или неописуемо вкусное блюдо со смешным названием «ленивые голубцы».
— А почему «ленивые»? — ворочая во рту сочный кусок, с трудом выговорила Олька.
— Потому что стряпуха поленилась, — засмеялась Дора. — По?хорошему, так надо каждый голубчик завернуть в капусту, как ребеночка пеленают, и уложить в кастрюлю томиться.
Ежедневные яства не обходились без каких?то оладушек, «блинков», рассыпчатого «струцеля», как называла его Дора, которые даже как бы и едой не считались, а — так, заморить червячка, равно как и «печенюшки», которые Дора пекла каждые два?три дня.
— Дора Моисеевна, я же скоро ни в какое платье не влезу, — кокетливо жаловалась невестка. — Ну кто может столько съесть? Да и на базар каждый день ходить ни к чему.
— Зачем на базар? Мне вон соседка все магазины показала. Нам на Украине такое изобилие и не снилось, у вас все есть, чего душа ни пожелает!
— Кто, Клавка?дворничиха? — Таечкина рука замерла над противнем с печеньем. — Эта сплетница?
— Да я ж не сплетничаю ни с кем, — оправдывалась Дора. — Вот с одной женщиной познакомилась, она наверху живет. Внуки близнецы у нее, Оленькины ровесники.
— А?а, старуха эта… Не знаю; вы бы, Дора Моисеевна, лучше меня спросили — чай, не чужие.
Таисия любила вставлять в речь слова, которые встречались в книгах, а в жизни почти никто не употреблял: «намедни», «чай», «нынче», «аккурат» или «давеча»; она смутно различала их смысл и была уверена, что остальные тоже его не знают.
— Не такая уж старуха — моих лет женщина, — вступилась Дора. — Они с Украины приезжие, семья эта. Сколько пережить пришлось, ни в какой книге не рассказать. Там ведь немцы были.
— Здесь тоже были немцы!
— Всем нашим худо пришлось, кто не смог эвакуироваться.
— А если кто и смог? Мы голодали в эвакуации! — не унималась невестка. — В школе, как сейчас помню, холод жуткий. Чернила замерзали; а писали мы на старых газетах, на полях. Вот как было!
Дора кивнула:
— Я помню. Мусенька наша в школу пошла, когда мы жили в эвакуации…
Встречаясь на лестнице с соседями, Дора приветливо здоровалась, как делала дома. Женщину с зычным голосом она иногда видела во дворе, но чаще слышала трубный бас, призывающий внуков. Разговорились в очереди за ванильными сушками. «У вас тут даже хала продается», — восхитилась Дора. За что получила в ответ: «Ха! Или это хала?!», а потом гордое заверение, что она?то уж эту халу в рот не возьмет; Дора ограничилась сушками и батоном. По дороге домой беседу продолжили, не только уже о хале, и она охотно рассказала, как нашла сына, Володеньку, через двадцать?то лет, подумайте! Слово за слово выяснилось, что собеседница — землячка, из Винницы, где сына как раз потеряла примерно в то же время, когда молодая Дора бежала на вокзале за кипятком. Как?..
Пятилетний сынишка лежал в больнице после тяжелого аппендицита, и врачи категорически не разрешили его везти. Эшелон с эвакуированными вот?вот уходил, муж ушел на фронт еще раньше, и родители мужа настояли, чтобы Роза ехала с дочками: они, мол, поспеют с внуком на следующем.
Как?..
Пятилетний сынишка лежал в больнице после тяжелого аппендицита, и врачи категорически не разрешили его везти. Эшелон с эвакуированными вот?вот уходил, муж ушел на фронт еще раньше, и родители мужа настояли, чтобы Роза ехала с дочками: они, мол, поспеют с внуком на следующем.
Следующий эшелон не пришел, зато пришли немцы.
Писала, а как же. Какая больница, и сколько лет было сыну, и что операция тяжелая была, потому что несколько раз у нее спрашивали: «Как же вы, мамаша, двоих детей увезли, а третьего оставили?», точно она по своей воле оставила. Про свекровь со свекром тоже писала, да с ними тетка еще была, старая совсем, а Розиных родителей уже не было в живых. Оно и к лучшему; а как про Арончика моего подумаю, так… лучше бы от аппендицита, правда? Ведь правда же?..
Сейчас Дора смотрела в красивое невесткино лицо с вытянутыми трубочкой губами — у нее часто такое лицо, словно она недовольна чем?то, а ведь счастливая: Володенька при ней, а уж как любит! И дети здоровы, умненькие оба, послушные; квартиру бы скорей получили, да Володеньке надо врачу показаться, кашляет сильно. А бывает другое счастье, необъяснимое: счастье матери, которая спасла двоих детей, потеряв третьего — и не найдя, а теперь уж едва ли найдет… Сколько дней и ночей за эти годы она подходила к кроватке, брала его, с завязанным животом, на руки («лучше б от аппендицита…») и спасала — бежала к поезду, который уходит. Потеряв одного, спасти двоих — и терзаться, что спасла ценою этого одного… И никакими словами не объяснить, что мальчик той «старухи», как Таинька безжалостно ее назвала, не успел ни поголодать, ни померзнуть в нетопленой школе, потому что остался в теплой Виннице — навсегда.