Выписался из гостиницы, съездил в Москву, погулял по городу — шумному, горячему, пыльному. Воспоминания о двух поездках «на болото», к Настиным родителям, изрядно стерлись, зато отчетливо виделся жизнерадостный транспарант про какао; интересно, обновили его или сняли?
Абсурдное место тот «поселок городского типа», где с трудом отыщется какао, зато все больше людей начинают день отнюдь не с него… Да разве только там?
Любопытно, кстати, как Настины родители отнеслись к ее новому браку? Хотя настоящего интереса он не испытывал, а мысль о родителях снова навела на Лизу. Нужно написать Лизе — узнать хоть что?то о сыне; может быть, сообщит адрес?..
И сквозь все, чем жил последнюю неделю, просверливалось смутное, непонятное раздражение, неудобное, как заусенец.
Поезд подошел к перрону. После громоздкой и переполненной Москвы даже вокзальный шум показался домашним уютным гомоном. Матери не застал — хороший знак — и поехал домой.
Дома на столе лежали карточки.
Карл не был запойным читателем и потому, наверное, хорошо запоминал полюбившиеся книги. Неделю назад, когда достал исписанные картонки из кармана, он машинально пробежал их глазами, с запозданием поняв, что делать этого не следовало. Теперь нужно было связаться с женой Присухи, а потом захотелось если не перечитать, то хотя бы перелистать еще раз «Сагу о Форсайтах».
Телефон не отвечал. Надев пиджак, он вышел на улицу.
Ты уезжаешь всего на неделю, а когда возвращаешься, видишь, как что?то неуловимо изменилось, хотя на первый взгляд все кажется прежним. И только идя по знакомой мощеной улице, которую не видел всего неделю, понимаешь, насколько условна ее каменно?булыжная незыблемость, потому что на углу начали бурить тротуар, тетки?цветочницы не сидят больше у магазина, в будке телефона?автомата срезана трубка, и все вместе делает из улицы реку, в которую нельзя войти дважды. Ибо заменят какую?нибудь трубу, заштопают асфальт, и черная заплатка на сером фоне будет бросаться в глаза; цветочные тетки вернутся на привычное место, но с другими цветами; телефон могут починить, а могут вовсе выкорчевать будку, и другой человек, вернувшийся из командировки или из отпуска, удивится, не сразу понимая, что случилось.
А «случилось» время.
Много лет назад человек фанатично увлекся «Сагой о Форсайтах» и сохранил эту одержимость — иначе не скажешь — до своего последнего дня. Когда Присуха открывал книгу в очередной раз, была ли она для него той же самой книгой — или «Сага» открывала для него что?то иное, новое? Улица может поменяться за считанные дни — одни и те же книги открываются и прочитываются по?разному в разное время.
Через несколько кварталов, увидев исправный «автомат», снова позвонил. Трубку никто не снял.
Она может быть на даче, например. Или в командировке, в доме отдыха; да мало ли…
Свернул на одну из коротких улочек с деревянными домами. Здесь тоже ждали перемены. На доме рядом с аптекой красовалась новенькая вывеска: «ГОРОДСКОЙ КЛУБ КИНОЛЮБИТЕЛЕЙ». Дверь со скрипом открылась, и на улицу вышли двое парней, продолжая разговор. Один, коренастый и лохматый, мотал головой: «Это не имеет значения, потому что у меня с зеркалкой». Другой, очень худой и высокий, снисходительно улыбался: «Ну, ты не сравнивай, это тебе не фотоаппарат»; он замедлил шаги, доставая сигареты. Приостановился и Карл. Нет, внешне никто из этих двоих не был похож на него, да и клуб кинолюбителей не киностудия, куда он приехал с отцовским сценарием. Почему же так защемило сердце тоской и разочарованием — тоской по чему?то нужному и разочарованием от того, что оно упущено?
Вот он, «заусенец», который так раздражал и мешал: разочарование.
Отец выполнил завет старой притчи. Фильм, прославивший когда?то всю республику — это дерево, которое он посадил.
Не для того ли, чтобы сын тоже смог посадить свое?..
Но я этого не сделал. Начал, но не довел до конца. «Вагонъ» остался лежать в письменном столе, вместе с черной папкой и старым мячиком.
Отец, молодой и веселый, бросал мячик: «Лови!», и маленький мальчик бросался вперед, не боясь вымокнуть в высокой траве, расшибая коленки на гравиевой дорожке. Бросался, чтобы поймать мячик.
Папка с ворохом бумаг, незаконченный сценарий — это и есть брошенный ему мяч, который он не разгадал за столько лет. И «Вагонъ» здесь ни при чем: если бы отец хотел, он бы сам сделал этот фильм, а мячик давно бы перестал хранить. Может быть, он зачеркивал какие?то строчки и вписывал новые, как делал это Присуха, не расставаясь с карточками до последнего дня, только для того, чтобы он, его сын, понял, что нужно посадить дерево — единственное дерево своей жизни…
День гаснул. Пустые углы в комнате наполнялись сгущавшейся темнотой, словно дымом. Впрочем, дыма тоже хватало. Сидя у письменного стола, он курил, хотя курить давно не хотелось, во рту скопилась вязкая сухая горечь. Гася сигарету, Карл уронил пепел, поспешно сдул его и бережно провел рукой по красной полоске, полустершейся от времени.
14
— Герман, я не могу найти щипцы для камина.
Мать сидела очень прямо, не касаясь спинки кресла и не сутулясь, хотя куталась в шерстяной платок. Этот платок, резкий ноябрьский ветер за окном и батареи, источавшие условное тепло, только и могли вызвать в памяти камин.