Книжка называлась «Похождения Нила Кручинина».
Хозяин вдохновился настолько, что начал путано пересказывать сюжет про какого?то пастора («священник ихний»), спортсмена и горные ботинки; сюда же каким?то образом лепился стакан молока… В это время его, к счастью, позвали.
Настя, пробегая на кухню, заглянула Карлушке через плечо и скорчила гримаску. Он улыбнулся в ответ, маясь от неловкости, поскольку стал невольным свидетелем разговоров о ночлеге, и продолжал стоять, уставившись в книжные корешки.
Квартира состояла из двух смежных комнат, одна из которых была родительской спальней. Идея ночевки жениха и невесты в одной комнате была слишком крамольной даже для обсуждения, в результате чего проблема гостеприимства выглядела столь же трудно решаемой, как задача о волке, козе и капусте, и эту задачу блистательно разрешила именно бабка.
— Вот как сделаем, — твердо сказала она. — Вы, — кивнула сыну с невесткой, — отправляйтесь ко мне, а то что ж я буду на ночь глядя шлендать? Заночуете там, я с Настеной в спальне лягу, а гостя положим в зало на диван — вот и вся недолга.
Он был уверен, что уснет сразу, как дойдет до дивана, однако стоило лечь — и сонливость как сдуло. В темноте комната, которую старуха гордо именовала «зало», выглядела иначе — нарядней. Ровно и ярко светил фонарь за окном. Тюлевые занавески казались твердыми и рельефными, как и свисающая из?под радиолы вышитая салфетка; вторая салфетка, кружевная, лихим чубом свисала с ее полированной крышки. Плюшевая скатерть на круглом столе спадала дорогой драпировкой на простые деревянные стулья. В углу на таком же стуле покоился баян. Над столом — лампа с кистями на абажуре. Застекленная фотография в деревянной рамке висела на противоположной стене. Сидя за столом напротив нее, Карлушка свыкся с безмолвным свидетелем трапезы — худощавым молодым мужчиной в плечистом пиджаке, скрывающим его худобу, и наглухо застегнутой сорочке. Мужчина смотрел не в глаза фотографу, а куда?то над его головой, как будто ждал, что кто?то оттуда появится. «Муж мой покойный», — пояснила старуха. Теперь не было видно массивного пиджака, свет фонаря превращал фотографию в маленькое оконце и выхватывал абрис помолодевшего, совсем мальчишеского лица, так что казалось, будто мальчуган пытается заглянуть в комнату.
За стенкой послышался глуховатый протяжный кашель, потом стих. Настю слышно не было. Спит. Он улыбнулся. Во время ужина, переводя взгляд с одного лица на другое, пытался понять, на кого она похожа, и не смог.
Если бы сходство состояло в сличении черт, то можно было бы найти немало общего: голубые, как у отца, глаза, но без этих безобразных красных прожилок, высокий — материнский — лоб, да мало ли!.. Однако сходство легко ускользает или проявляется в чем?то неуловимом: вот она упрямо наклонила голову, совсем как Сергей Дмитриевич, а потом улыбнулась — и сходство с отцом исчезло, растворилось, словно он для нее чужой человек. Некоторое время спустя что?то заставило Карла пристальней взглянуть на Веру Арсеньевну, и он поразился, заметив милую ямочку на щеке — точь?в?точь как у Насти. Это случилось, когда она хотела рассказать, где они жили — тогда, до войны, до Насти; и бабка послала ее на кухню. Ямочка мелькнула — и пропала, а вместе с ней исчезло сходство.
Нет, Настя не случайно наступила ему на ногу: здесь не нужно говорить про ссылку. Значит, родители не знают, и знать им не нужно. Об отце Сергей Дмитриевич спросил только, воевал ли, — и сам же придумал ему бронь, примерив на однополчанина из Челябинска. Как странно, что этот малосимпатичный человек должен стать его родственником и будет называться «тесть»; булочное какое?то слово. О чем он может спросить завтра? — Да о чем угодно; например, поинтересуется, служил ли в армии будущий зять. А что тогда — рассказать про плоскостопие? Нет, ни за что. И что сказать, если опять будет расспрашивать об отце — говорить о кино? Или о ларьке, где отец проработал всю войну — и всю ссылку, о которой говорить не следует? Вдруг захотелось оказаться дома, достать черную папку и не спеша перебрать то, что пролистал тогда впопыхах, а потом так и не удосужился разобрать подробно. Конечно, ничего они не знают, если Настя не рассказала; да и что они могут знать, если я сам знаю о нем так мало?..
Простая и беспощадная мысль может посетить в самом неожиданном месте: в очереди за хлебом, на вечеринке, в поезде или на пустой ветреной улице. Или на чужом диване в гостях, в столь же чужом доме. Он даже сел, бездумно уставившись в окно.
Я почти ничего о нем не знаю. Как отец, с его мощной энергией, сделал только один фильм — и остановился; почему? И почему он не стал снимать «Вагонъ»? И дом, где они жили до войны, до ссылки — что это был за дом, где он? Там росла высокая трава, и мячик сразу в ней терялся. Карлушка прикрыл глаза, силясь вспомнить что?то помимо уже знакомой картинки. С закрытыми глазами вспоминать было легче. Гравиевая дорожка, да: он не раз на ней расшибал коленки. Гравий заканчивался… где, около забора? Нет, у лестницы; там ступеньки были. Вдруг отчетливо вспомнился запах промытого дождем дерева — ступеньки просыхали неравномерно, темные полоски влаги держались в трещинах и незаметно светлели. Дверь, тоже со следами дождя, ведущая… куда? Карлушка мысленно не открыл, а — толкнул эту дверь, не зная еще, что увидит за ней, но сразу же узнал комнату и высокое окно со множеством переплетов. Верхняя часть окна была составлена из разноцветных стеклышек, и солнце, просачиваясь сквозь них, раскинуло на нагретом полу веселый лоскутный половичок. Маленькая детская рука водит по импровизированному коврику и становится то синей, то желтой, то зеленой, а то вдруг обливается багрянцем.