Новое жилье куда как отличалось от прежнего: три комнаты вместо одной, парадное, где всегда горит свет и не пахнет мочой, поскольку посторонние войти не могли, а жильцы были люди деликатные, причастные к искусству, культуре и административным эшелонам власти, ведающим этими тонкими сферами.
…В тысяча девятьсот сороковом году Герман лишился дома, родной земли и спасибо, что не жизни, — спустя двадцать лет он оказался на гребне славы. В газетах мелькали статьи с пышными заголовками; имя Германа Лунканса снова у всех на слуху, как в тридцатые годы, когда на экраны вышел кинофильм «Господа хуторяне», сделавший его знаменитым в первый раз. Он пошел дальше: озвучил фильм — и разорился… Сегодня его называют «отцом нашего звукового кино» и приглашают на открытие новой киностудии. Очередной поворот судьбы вовсе не вскружил Герману голову. Точно так же он уходит по утрам в переплетную мастерскую, и когда ему предложили должность при киностудии, он обещал подумать, а на самом деле просто выбросил соблазнительное предложение из головы так же легко, как летучую мышь в окошко, твердо выучив, что чем ниже сидишь, тем легче падать.
…Вытряхнул полотенце в окно и остаток вечера успокаивал жену. «Откуда, — беспомощно повторяла Лариса, — откуда она здесь?»
Герману тоже трудно было представить, что в городской квартире летучие мыши ведут себя так же свободно, как в деревенском амбаре. Вспомнился августовский закат на хуторе, когда на оранжевом небе вдруг возникал, словно подкинутый чьей?то рукой, черный птичий силуэт; потом второй, третий, и только по неестественному зигзагообразному полету, больше похожему на падение, становилось понятно, кто это. Безвредные, в отличие от настоящих мышей, зверьки пугали своим видом — и только.
— Они безобидны, — произнес вслух. — Мало ли откуда… В окно влетела, подумаешь!
— Да закрыты были окна! — почти выкрикнула жена.
— Вон как льет…
И не только лило — сверкало и грохотало весь вечер. Герман, с перекинутым через плечо полотенцем, сидел на диване и, задумчиво вертя перстень на мизинце, продолжал:
— Вот эта дуреха и перепугалась — они ведь чувствуют грозу — влетела и спряталась где?то; хотя бы в ванной. Я пошел умыться, вспугнул — она и кинулась сюда.
И становилось легко от его уверенного голоса, от привычного верчения кольца — печатка с вензелем то показывалась, то исчезала внутри ладони, — а чтобы совсем успокоиться, Лариса проверила всю квартиру и даже заглянула в печку, никогда не топившуюся по причине центрального отопления.
И забылся бы скоро неприятный эпизод, если бы не тревожный, скомканный разговор на следующий день в Ботаническом саду, который был для Ларисы тем же, чем для Германа переплетная мастерская, с той лишь разницей, что Герман никогда прежде не знал, как переплетают книги, в то время как она всегда любила работать с землей, будь то родительский хутор, скудный огород в сибирском поселке или участок Ботанического сада.
Анна Яновна была идеальной напарницей: выносливой, хотя старше Ларисы, работящей и немногословной. Они сняли халаты и перчатки, сели на скамейку под кленом и развернули пакеты с бутербродами.
— Из оранжереи двое практикантов ушли, — сказала Лариса, — кого?то теперь переведут туда.
— В оранжерее хорошо, когда холода начнутся, — отозвалась Анна Яновна, аккуратно стряхнула в ладонь крошки и бросила голубям.
— Я бы пошла, — кивнула Лариса и добавила с коротким смешком: — Если, конечно, там летучих мышей нет.
— Откуда же?
— А откуда у нас в доме?..
Выплеснув остывший чай, завинтила крышку термоса и в нескольких фразах пересказала вчерашнее происшествие.
Напарница старательно складывала обертку от бутербродов и, когда начала говорить, смотрела не на Ларису, а на бумагу:
— Вы, Лорочка, к своим давно ездили?
И пояснила, теперь уже серьезно глядя в глаза:
— Плохой знак — нетопырь в доме. Старые люди говорят: к покойнику. А я сама уж немолода, — улыбнулась на Ларисин негодующий жест, — так я верю. Вы?то с мужем помладше меня будете, ну а родители… Проведайте — вам же спокойней будет.
Лариса в приметы не верила, однако внезапно захотелось съездить в деревню: кончался август, сколько там теплых денечков еще осталось?
Поехали вдвоем. Карлушка отказался — хотел отоспаться после ночных смен, но Лариса заподозрила, что дело не в ночных сменах, а в Насте. «Ему решать, — уговаривал в поезде Герман, крутя перстень на мизинце, — Настя так Настя. Двадцать четыре год парню; что ж, так ему и бегать к ней в общежитие? — И продолжал так же легко, словно поддразнивая ее: — Пожилые родители должны вовремя уходить, чтобы дети почувствовали себя взрослыми».
В деревне все было по?прежнему: безнадежно захламленный дом, огород, заросший сорняками, — пололи его редко, чтобы не отрываться от постоянной ругани друг с другом, — и одичавший сад. Мать и отец были в полном здравии, и, как только Лариса убедилась в этом, тут же неодолимо потянуло обратно в город, прочь от многолетнего бессмысленного скандала, который и составлял жизнь родителей. Она наскоро прибрала на кухне и заторопилась в огород, чтобы не слышать, как мать слезливо жалуется Герману на «этого мерзавца», заевшего ее жизнь. Герман прихлебывал кофе и курил, время от времени поворачиваясь к «этому мерзавцу», который обрушивал на жену каскад ядовитых слов.