Он истолковал паузу по?своему.
— Подожди… Ты не хочешь с нами вместе жить?
Самое простое было бы сказать: не хочу. Однако самое простое трудней всего выговорить. Особенно если не знаешь, правда ли это.
Правда. Третий лишний.
Полночи мучилась и думала, пока не приняла решение. Мешал страх: остаться одной, возвращаться с работы в пустой дом. Виделась, конечно же, привычная квартира, а ведь не в квартиру вовсе будешь приходить с работы — в тесную комнатку в общей квартире, и спасибо, если там будет, как у Анны Яновны, четверо соседей; а если восемь, десять? Куда попадет, по смотровому ордеру, ее взрослый женатый мальчик, в другую коммуналку? За себя она не боялась — станешь ли переживать из?за общей квартиры после сибирской избы, после житья втроем в тесной комнатушке…
Втроем, да. Теперь придется в одиночку, потому что нынешнее «втроем» отличается от прежнего, как одна семья отличается от двух.
Герман, Герман! Я теперь везде одна, даже когда втроем…
Спасибо Анне Яновне: казалось бы, ненужные сведения, а как пригодились.
Как мальчику объяснить? Встревожился — боится, что мать с женой не поладили; стандартная кухонная грызня невестки со свекровью… Какое там — не ссорились ни разу. Девочка жестковатая, но понять ее можно: приехала, считай, из деревни, в общежитии несладко было — та же коммуналка. Едва?едва привыкла к нормальной жизни, крылышки расправила, а тут вдруг приказывают выселяться неведомо куда, в трехмесячный срок, с молодым мужем. Не то обидно, что руку ее оттолкнула, а прищур враждебный, без слов. Хотя слова тоже были.
Никогда Лариса не расставалась с сыном, ни разу за его двадцать семь лет.
Тем более пора, прозвучал знакомый голос. Пожилые родители должны вовремя уходить, чтобы дети почувствовали себя взрослыми.
Пора, мягко, но настойчиво повторил голос. Пора, пора, кивнул Герман. Не во сне это происходило, да и слово «происходило» здесь не подходит — как может что?то происходить, если ты не спишь, а лежишь в темноте и бессмысленно считаешь повторяющиеся узоры на тюлевой занавеске? Один раз получается двенадцать, потом выясняется, что их тринадцать, один прячется в складке. Такая уж ночь выдалась нелегкая. Закроешь глаза, и вроде накатит тяжелая дрема, все с теми же узорами, причем нужно зачем?то их умножать на какое?то большое число, непременно четное. Утром рано вставать, а заснуть никак не удается.
Она отвернулась к стене, чтобы прогнать назойливые узоры, но они все равно стояли перед глазами, точно отпечатались навсегда. Пыталась думать о чем?то другом, но все заслонила почтальонша с раздутой сумкой — как только ноги выдерживают этакую тяжесть? — ее сменил листок с напечатанным текстом. Всего?то несколько строчек понадобилось, чтобы Настина приветливость обернулась ненавистью, несколько строчек… Орхидея может погибнуть от пятиминутного сквозняка, розы не проживут и дня в одной вазе с гвоздиками. Нужно совсем не много, чтобы выявить совместимость — людей или растений, не имеет значения.
Нужно совсем не много, чтобы выявить совместимость — людей или растений, не имеет значения.
Фонарь во дворе погас, размылись и потускнели докучные узоры, зато стала кружиться голова. Потолок легко двинулся и поплыл вокруг темной лампы. Эта карусель вначале убаюкивала, и Лариса с благодарностью закрыла глаза. Сон, однако, не шел, хотя день в оранжерее был трудным и она «уработалась», по выражению Анны Яновны. Послезавтра воскресенье — надо съездить к родителям, давно не была; пусть Настя похозяйничает одна, тоже полезно.
Герман, прошептала она. Даже не прошептала — беззвучно шевельнула губами, и он возник откуда?то из кружащегося вместе с потолком окна, просто раздвинул занавески и вошел. Лариса прикрыла глаза, чтобы не исчез, помедлил…
Герман улыбался. Он вовсе не собирался исчезать. Протянул руку: едем, корабль ждет!
Корабль? Я боюсь качки, Герман.
Не бойся, на море совсем не качает. Помнишь, мы собирались посмотреть Европу?
Еще бы ей не помнить! Наизусть выучила маршрут: Дания — Германия — Голландия — Бельгия — Франция; названия чужих городов укладывались в памяти диковинной башенкой, одно на другое, и четырехлетний Карлушка повторял незнакомые слова. Это в сороковом было, Герман заказал билеты, а потом все порушилось, кроме причудливой башенки из названий городов, в которых никогда уже не суждено побывать.
Пора, торопил Герман.
Они ступили на корабль. Палубу качало, но Герман крепко обхватил ее за плечи и держал. Он улыбался, и Лариса тоже улыбнулась.
Далеко плыть, Герман?
Разве это важно?
Нет, совсем не важно. Там что?то капает, насторожилась она; откуда?
Это кран на кухне; забыла? Так и не починили.
Да, неудобно получилось, ведь немка была в гостях. С Настиной матерью.
Так что, у немцев краны никогда не капают? Смотри, мы отплываем!
Берег удалялся. Как же она не заметила?
Лариса повернулась, но Германа рядом не было.
Герман!..
Я здесь. Посмотри на берег!
Герман стоял на берегу, махал ей рукой и улыбался.
Качало все сильней, а берег удалялся медленно и неотвратимо. Главное — не открывать глаза, потому что с открытыми глазами трудно переносить качку. Хоть бы кран перестал капать — чем больше воды, тем сильнее кружится голова…