…который до сих пор не совсем привыкла считать своим домом. Она хорошо выучила Олежкину квартиру — здесь часто собирались друзья. Да и где же еще собираться, как не у него, в отдельной?то хате, от которой можно было и ключ попросить — Олежка не отказывал, давал, а благодарный гость, уходя, традиционно оставлял его под ковриком, а на кухне — пачку сигарет, бутылку вина (иногда начатую) или торопливую записку.
— Почему у тебя вечно проходной двор? — возмущался Николай Денисович, отец Олега. — Зашел вчера: свет горит, никто не открывает, только дышит за дверью.
Олег отшучивался:
— Сдаю номер, папа. На время, так выгодней. На свадьбу коплю.
Вообще говоря, Николай Денисович отлично знал, в чем дело; просто хотел показать, что держит руку на пульсе, и, хотя сын уже взрослый, можно внушение сделать.
На их свадьбе кто?то из ребят жаловался: «Ну зачем вы так быстро женитесь, вы мне всю личную жизнь сломали!».
Зато Николай Денисович был доволен, в чем Ольга убедилась, вернувшись как?то домой раньше мужа и застав свекра на диване в носках. Он так уверенно поднялся, подошел и поцеловал ее, мазнув усами щеку, что Ольга почувствовала себя в гостях.
— А… как вы попали в квартиру? — пробормотала она.
Николай Денисович пожал плечами:
— Не шарить же мне под ковриком — взял у Олега. Вот, — протянул Ольге блестящий новенький ключ, — зашел в мастерскую, заказал для вас тоже. Мало ли, вдруг потеряете.
Ольгу пристукнуло слово «тоже».
Свекор назидательно продолжал:
— Ты, детка, должна как следует питаться. Я вам сервелат принес, в холодильнике лежит.
Николай Денисович был помешан на питании и на слове «детка». Когда Ольга впервые обратилась к свекрови, та замахала обеими полными руками: «Деточка, не называй меня «Алиса Ефимовна», а то я чувствую себя старой грымзой».
Это было чистое кокетство: голубоглазая и рыжеволосая, с нежной и розовой, как свойственно многим рыжим, кожей свекровь выглядела моложе своих шестидесяти лет. «Не называй меня деткой, и сразу почувствуешь себя молодой», — хотелось сказать, но сдержалась.
Да пусть называют как угодно, но зачем же вот так высаживаться десантом — без звонка, со своим ключом?
Олег не понимал ее недоумения:
— А что такого? Отец зашел проведать. Если б я ему ключ не дал, он бы поцеловал замок, а так — отдохнуть прилег. Какие у нас секреты?
— Так ведь сидим на «Архипе», — напомнила Ольга.
Вот тогда занервничал Олежка, и не потому что Солженицына надо было вот?вот возвращать, а просто невозможно было представить, как бы папенька отнесся к такому явлению у них в доме. Занервничал, но сделал беззаботное лицо.
— Ты преувеличиваешь. Отец наверняка понятия не имеет об этих делах.
— Ну уж, — усмехнулась Ольга. — Ты лучше дочитывай, люди ждут.
Свекор занимался научной организацией труда в Институте связи. Трудно было представить, чтобы на закрытых партсобраниях не предупреждали о крамольной литературе.
И как в воду глядела, сказала бы бабушка: именно Николаю Денисовичу суждено было на эту литературу наткнуться. Ольга пришла поздно. Скандал был в разгаре, да такой, что слышно было на лестнице. Войти она решилась не сразу.
«Идиот! Дубина, кретин! Ты в Сибирь отправишься!»
«Папа, успокойся: мы с Оленькой как раз туда мечтаем попасть».
«Дубина, ты не понимаешь, куда заводят такие игры!»
«Мы всё понимаем, пап…»
«У меня терпение лопается. Мало того, что ты…»
«Папа, не кричи: соседи слышат».
«Пускай соседи узнают, что ты кретин! Мало того, что женился с бухты?барахты, черт знает…»
«Папа!..»
«…черт знает на ком, без роду без племени, так еще в тюрьму загремишь!»
Новый ключ бесшумно повернулся в замке. Еще в дверях Ольга увидела кривое от ярости лицо свекра с торчащими усами, растерянную улыбку Олежки и начала неторопливо разматывать шарф. Николай Денисович быстро сорвал с вешалки свое пальто и, обернувшись к сыну, рявкнул:
— Чтоб я больше эту гадость не видел. И бороденку свою паршивую сбрей, ты слышишь меня?!
— А мне нравится, — сказала Ольга ему в спину, но хлопок двери заглушил ее слова.
Это произошло осенью, в октябре.
Не прошло и полугода, как объявилась родня, свежий дядюшка, — вот тебе и «без роду без племени».
О новом «дядюшке», какой бы степени родства он ни был, она не знала ничего — не в таких обстоятельствах встретились, чтобы расспрашивать о биографии. Что?то помнилось из бабушкиных рассказов о Германе, его отце.
Почему?то Олег тогда обиделся. По идее, обидеться должна бы она. Не надо было, конечно, ехидничать, а она возьми да и ляпни что?то про мезальянс. И вот тут Олежка, ироничный и деликатный, взорвался: «Не хочу ничего слушать о моем отце!».
Хотя об отце ничего сказано не было.
Если говорить, плохое или хорошее, то уж о моем отце, но кто он и где, если жив?
Когда?то спросила, по детской наивности, у матери. Вместо прямого ответа мать начала горячо превозносить достоинства… Сержанта — с таким воодушевлением, что любой человек усомнился бы в их наличии.
В детстве Олька часто мечтала найти своего настоящего отца. Мечтания обретали разную форму в зависимости от возраста и прочитанных книжек. В раннем детстве она терзала прадеда Максимыча, безотказно покупавшего ей безделушку или лакомство из своей нищей пенсии, и совсем беспомощного, когда Лелька попросила «купить папу».