— За всех… — прошептала Роми.
Сдвинув запирающий рычажок, откинула крышечку на корпусе самострела — металл нагрелся, стал почти горячим, — достала из мешочка оловянный шарик, втолкнула в отверстие.
Шаги. Это Фоймус. А может, кто?то другой?.. Роми отступила за ближайшую статую: стрелять в случайных свидетелей она не собиралась.
Все?таки Фоймус. Невысокий, расплывшийся, с хитровато?добродушной физиономией — впрочем, порой эта маска исчезала, уступая место другому выражению: глумливому, ехидно?жестокому.
Увидав тело приятеля, он издал удивленный возглас и шагнул было вперед, но остановился:
— Варий! Варий, ты чего?..
Роми выступила на открытое место. Она держала его на прицеле.
— Ты… — Поглядев на нее, на труп, снова на нее, Фоймус вдруг затрясся всем телом. Роми, ожидавшая, что он будет вести себя как Клазиний, слегка растерялась. — Это ты?.. Убила?.. Нет?нет, убери это! Романа, опомнись! Мы же с тобой просто шутили… Ты что, добрых шуток не понимаешь?
Роми нажала на спусковой крючок. Фоймус на несколько шагов отлетел, ударился спиной о задрапированную в каменный плащ статую Алгебры и сполз на пол.
В груди у него зияла кровавая дыра. Роми стиснула зубы: ей было нехорошо.
Везде тихо. Она обогнула трупы, не приближаясь к ним, вышла в галерею. Спохватившись, спрятала самострел в мешочек. Спуститься на седьмой этаж долго не решалась — вдруг заметят, наконец преодолела страх и сбежала вниз.
Поколебавшись, свернула в коридор седьмого этажа: теперь лучше по другой лестнице, которая находится в противоположном конце здания.
В галереях было пусто. Лекционное время. Попавшийся навстречу раб с коробкой вылепленных из глины макетов брел по своим делам, опустив глаза.
Вдруг ее внимание привлекли голоса старшекурсников, сидевших в оконной нише, то ли улизнувших, то ли изгнанных с лекции. Увлекшись беседой, те ее не замечали.
Ей показалось, что она уже слыхала эти голоса — когда ее били, накинув на голову мешок. Нахмурившись, Роми остановилась.
Сунула руку в мешочек на поясе. Замерла.
Нет.
Этих парней она раньше не видела, и у нее не было уверенности, что они участвовали в нападении. Бывают ведь похожие голоса… Она не хотела убивать невиновных.
Так и не вытащив оружие, она крадучись прошла мимо, спустилась на четвертый этаж, добежала до туалетной комнаты и там упала на низкую деревянную скамью у стены. Ее опять начало знобить.
— Вам плохо?
Она вздрогнула. Вопрос задала пожилая рабыня в мешковатой застиранной тунике, бесшумно выплывшая из подсобки.
— Да. Плохо. Из?за этого я не смогла пойти на лекцию, — запинаясь, ответила Роми. — У меня месячные.
Последнее было правдой.
— Вам нужна теплая вода? — деловито спросила рабыня.
Роми помотала головой.
— Проводить вас к целителю?
— Нет. Спасибо. Я просто посижу здесь.
Женщина ушла. Пустая комната, облицованная зеленой глазурованной плиткой, действовала на Роми успокаивающе. Хорошо, что рабыня ее видела: алиби. Она дождется окончания лекции и потом, вместе со всеми, пойдет в жилой корпус.
Титус коротал время, гуляя по проспектам и бульварам Верхнего Города. Солнце перемещалось по сиреневому небосводу медленно и неохотно, словно старалось оттянуть его окончательную разлуку с Роми. Проголодавшись, он зашел в кафе. Взял пинту виноградного вина, запеченные в тесте мясные деликатесы и на десерт горячий шоколад. Кафе оказалось очень дорогим. Афарий слегка оторопел, когда увидел счет, начертанный каллиграфическим почерком на веленевой бумаге, однако сумел сохранить невозмутимый вид, расплачиваясь за ужин золотом Эрмоары.
И вновь пошел гулять, безучастно разглядывая нарядные паланкины, позолоченные капители колонн, украшенные драгоценными камнями скульптуры в нишах. Давным?давно, в детстве, Верхний Город представлялся ему недосягаемой обителью полубогов — теперь же Титус привык к его роскоши и ничему не удивлялся.
В голове теснились грустные, сумбурные мысли. Он не мог не думать о Роми! В который раз он повторял самому себе, что его влечет всего лишь ее внешняя оболочка, — тонкие черты лица, изящное строение тела — а душа, напротив, отталкивает, но это не помогало. Возможно, после близости с ней влюбленность сошла бы на нет… Но есть еще старая стерва Эрмоара. Конечно, пожилая дама не сможет завязать его узлом, не говоря уж о том, чтобы выполнить остальную часть своей угрозы, однако устроить и ему лично, и Ордену массу неприятностей — это более чем в ее силах. Лучше не связываться.
Неутоленное влечение снедало его, окрашивая окружающий мир — тяжеловесно?материальный, солнечный, яркий — в минорные тона. Титус во всем находил отголоски своей печали: в прозрачных как слеза струях фонтанов, в меланхолическом выражении, застывшем на лике статуи Прилежания в вестибюле учебного корпуса, в ошалело выпученных глазах раба, чуть не сбившего его с ног на лестнице между третьим и четвертым этажом…
Раб в последний момент шарахнулся в сторону и остановился, хрипло дыша.
Титус нахмурился: к рабам он относился с застарелой прохладцей.
«Хорошо они устроились, задарма их кормят! — вздыхал когда?то дед. — Знай себе на нас, на нищих, поплевывают… Запомни, малыш, рабы никогда не подают. Даже если раб деньгой разживется, с нами он не поделится! Одно слово, скупердяи».