— Кто же будет поклоняться доброй Омфариоле, если все погибнут в огне?
— После огненного очищения она опять возродит род человеческий и люди вновь заселят Панадар. Светлая богиня сама так сказала.
Шертон пожал плечами. Ломать, чтобы снова построить, — идиотский замысел… Вполне достойный чокнутой богини.
— Рельсовая дорога, скорее всего, не работает?
— Работает, как раньше, но поезда ходят пустые. Подвижники великой Омфариолы дежурят около каждой станции и никого туда не пускают.
Значит, придется тащиться до Верхнего пешком… После завтрака Шертон переоделся, спрятал за пазуху шкатулку Венцлава и вышел на разогретую утренним солнцем улицу. Бирвот и Роми остались в гостинице, в одной из потайных комнат, а Лаймо отправился к себе домой. Миновав первые несколько кварталов, они с Шертоном простились и разошлись в разные стороны.
Шагая по улицам, Шертон замечал все больше изменений. Информарии закрыты — свободное циркулирование информации доброй Омфариолой не поощрялось. Витрины некоторых лавок и кондитерских разбиты вдребезги. Большинство прохожих одето скромно, неярко. Мраморная эстакада рельсовой дороги заляпана высохшими потеками помидорной мякоти и яичного желтка, испещрена оскорбительными надписями в адрес Нэрренират. Неграмотно, зато от души. Так же выглядели и храмы покинувших Панадар великих богов, попадавшиеся Шертону по дороге. Деловая и частная жизнь, торговля, повседневная суета — все это пока продолжалось, но вяло, приправленное тоской, без прежней энергии.
Верхний Город. Там, у теологов, живущих под защитой периметра Хатцелиуса, можно найти ответы на все вопросы. И Шертон собирался получить эти ответы сегодня же ночью.
Лаймо спешил домой. Дорогу от квартала Стеклянных Куполов до квартала Битых Кувшинов он знал хорошо. В Верхний Город не попасть — значит, идти в Департамент и оправдываться перед начальством не придется… А денег, которые дал ему Арс, до конца света с лихвой хватит, так что на работу можно вообще не ходить. При других обстоятельствах он бы обрадовался, но сейчас его понемногу опутывало цепкими незримыми щупальцами уныние.
По сторонам он почти не смотрел, но все?таки обратил внимание на группы изможденных мужчин и женщин в цепях, которые копали либо, наоборот, закапывали какие?то ямы на пустырях, переносили с места на место обломки разбитых каменных колонн или выполняли другую похожую работу, изнурительную и бессмысленную. За ними присматривали стражники с плетьми. Жрецы и жрицы Омфариолы в белых одеяниях бродили среди работающих и что?то непрерывно говорили.
Такие группы попадались ему раза два или три. Одна из них трудилась возле закусочной, куда он завернул выпить холодного чаю.
— Это служители черных разрушительных культов, которые отказались отречься от своих лжебогов, — печально ответила на вопрос Лаймо хозяйка заведения. — Добрая Омфариола милостиво приговорила их к исправительным работам до конца света. Как же вы всего этого не знаете?
— Я из командировки, из Окрапоса. Только вчера вернулся.
На нем была туника налогового чиновника, это придавало вес объяснению. Хозяйка безразлично кивнула, забрала пустую чашку и ушла.
Последний отрезок пути — вдоль эстакады рельсовой дороги, накрывшей своей тенью тротуар. Иногда поверху бесшумно проносились пустые поезда, их тени стремительно скользили по залитой солнцем улице. Создание Нэрренират даже в ее отсутствие продолжало исправно функционировать.
На станциях перед входными арками дежурили воины Омфариолы, чтоб ни у кого не возникло искушения прокатиться. Возле нежно?розовых мраморных опор эстакады расползлись дурно пахнущие кучи отбросов — раньше о таком нельзя было даже помыслить! А около станции Ирисы, ближайшей к дому Гортониусов, не осталось ни одного ириса, их подчистую вытоптали. На смену им пришли все те же мусорные кучи. Добрая Омфариола знала толк в конкурентной борьбе.
Никого не встретив на улице, Лаймо распахнул калитку, пересек дворик, взбежал по ступенькам. Мать сидела в гостиной и что?то шила. Вот она повернула голову, и у него заныло под ложечкой, когда он встретил ее тусклый, безжизненный взгляд. Никогда раньше его мать так не смотрела…
— А, ты вернулся… — произнесла она тихо, не выказав удивления. — Все мы чтим великую светлую Омфариолу, единственную истинную богиню!
— Все мы чтим великую Омфариолу, — отозвался Лаймо. — Мама, как ты себя чувствуешь? Ты не заболела?
— Все мы во власти Омфариолы, я хорошо себя чувствую, — прошептала мать, хотя ее больной вид противоречил словам. — Доброй Омфариоле каждый день молюсь, и ты тоже молись… Я раскрыла для нее свою душу.
В стенной нише вместо бронзовой маски Благосклонной Юмансы висела маска Омфариолы. Ну да, от этого теперь никуда не денешься… Но вот Тибора, к примеру, отдавая дань новым правилам, все же способна и о других вещах говорить, а с мамой творится что?то неладное!
Она постоянно твердила об Омфариоле, благодарила ее, просила у нее прощения, кланялась маске в нише, и с ее лица не сходило безучастно?покорное выражение. Она ни разу не повысила голос на Лаймо, даже не поинтересовалась, где он столько времени пропадал. Молча приготовила обед, принесла чистую одежду. Все ее движения были вялыми, замедленными. Он отдал ей деньги, оставив десяток скер себе на расходы, и мать, не проявив по этому поводу никаких эмоций, убрала мешочек в комод с бельем у себя в спальне.
Молча приготовила обед, принесла чистую одежду. Все ее движения были вялыми, замедленными. Он отдал ей деньги, оставив десяток скер себе на расходы, и мать, не проявив по этому поводу никаких эмоций, убрала мешочек в комод с бельем у себя в спальне.
После обеда Лаймо зашел в продуктовую лавку на перекрестке, где работала соседка Гортониусов. Вот она нисколько не изменилась — все та же болтливая назойливая тетка с неискренне?ласковым шныряющим взглядом. После положенных славословий в адрес Омфариолы и расплывчатого объяснения насчет командировки Лаймо спросил: