— Воспитываем, — ответил я.
— А конкретнее?
— Те, кто в состоянии трудиться, работают под надзором воспитателей. Россия — мощная сельскохозяйственная держава. Работа в поле требует больших трудозатрат, хотя сложности не представляет. К тому же она довольна приятна. Свежий воздух, здоровый образ жизни…
— Почему же тогда ты не работаешь в поле?
Я улыбнулся.
— Хотел когда-то давно. Правда, не в поле, а в саду. В Никитском ботаническом саду — мы сейчас, по всей видимости, будем над ним пролетать. Берег впереди — Крымский полуостров… Но потом понял, что способен на большее. Что я нужен Родине в другом месте.
— Но ведь у умственно отсталых нет выбора.
— Нет, у них есть выбор. Воспитатели всегда очень внимательно относятся к склонностям своих подопечных и учитывают их желания.
— А правда ли, что в колониях для слаборазвитых практикуются телесные наказания?
— Правда, — не стал спорить я. — Не порки, конечно, но заключение в карцер и лишение обеда — это ведь тоже телесные наказания. К сожалению, не всегда колонистов можно заставить работать уговорами. Если они не работают, значит, ведут паразитический образ жизни. Это недопустимо.
— Все у вас правильно, все по ранжиру, — поморщилась Гвиневера. — А безнадежных усыпляют? Ведь так? Еще в младенческом возрасте?
— Нет, — покачал головой я. — Безнадежные живут в лесных интернатах. Мы не имеем права отнимать жизнь.
— Ты уверен?
— Уверен. Думаешь, откуда я так хорошо об этом знаю? Перед призывом на действительную службу всегда бывает пробный призыв — на несколько месяцев. Будущие солдаты работают на благо общества, не беря в руки оружия. Это учит их дисциплине — и показывает, какова жизнь на самом деле. Без прикрас, без преувеличений… Суровая правда. Пробный призыв я проходил неподалеку от дома в лесном интернате. Там жили полностью безнадежные умственно отсталые люди.
Работать на огородах хотели многие — те, кто умел ходить и говорить, конечно. Хотя там никого работать не заставляли — диагнозы у всех были серьезные.
Дженни помрачнела.
— Ты провел среди этих людей несколько месяцев?
— Не среди этих людей — ухаживая за ними.
— А ты не отказывался? Ты ведь был совсем молодой.
— Если бы я отказался — меня не взяли бы в армию. Да и почему я должен отказываться? Кто-то должен заботиться о них. Мне по крайней мере не предлагали посвящать этому всю жизнь. Работая в колонии, я видел и разгребал много грязи, а отдачи не получал никакой — лучше нашим пациентам мы сделать не могли, они все время оставались такими, как были. И умрут они такими же. Но, обеспечивая более или менее комфортные условия им, мы сами чувствуем себя людьми.
— Ты любопытный человек, Никита. — Дженни откинулась на спинку кресла. — Я очень многого о тебе не знала, хотя, как мне кажется, в письмах ты рассказывал о себе все.
— В жизни каждого человека есть моменты, которые он не слишком любит вспоминать. Мой пробный призыв оставил не самые лучшие впечатления. За несколько месяцев, проведенных в лесной колонии, я сильно повзрослел. Может быть, мой характер был бы лучше, если бы меня не бросили в бурный поток, чтобы научить плавать. Может быть, нет. Не знаю…
— Давай еще выпьем? — предложила Дженни.
— Давай, — не стал спорить я и нажал на кнопку вызова стюардессы.
В аэропорту мы взяли две стеклянные фляжки с коньяком и бутылку содовой. Несколько лимонов и большую кисть аргентинского винограда купили по дороге в овощной лавочке — сотни таких лавок были разбросаны по всему городу. Ехали мы на такси — все равно автобус довез бы нас только до Дома офицеров, потом пришлось бы ловить машину.
Таксист попался неразговорчивый, машина его была большой и мрачной — огромный черный «Мерседес». Я не удивился бы, если бы узнал, что его переделали в такси из катафалка. То есть понятно, что никакой городской совет не дал бы разрешение таксисту с таким автомобилем, но нечто схожее между нашим такси и катафалком присутствовало.
— Мне страшно, — призналась Дженни, когда на город опустились сумерки и мы преодолели уже больше половины пути. — Страшно, как никогда.
— Ты боишься людей, что следят за нами? Провокаторов?
— Не знаю. Просто боюсь. Мне тоскливо и одиноко.
Девушка уткнулась мне в плечо.
— Ничего… В моем доме крепкие стены, и соседи всегда помогут. Сейчас мы приедем, запрем ворота — и будем пить кофе с коньяком. Закусывать виноградом. Это так приятно… Завтра утром сегодняшние страхи покажутся тебе смешными.
— Нет, не покажутся, — серьезно, даже строго ответила Дженни. — Старый континент, старые традиции. Здесь все дышит историей. И не только в Стамбуле, но и в этих степях. Ведь где-то здесь шел Олег, чтобы прибить свой щит на ворота Царьграда. И здесь его ужалила змея, выползшая из лошадиного черепа.
— Не здесь, гораздо западнее. В этих краях Олег вряд ли бывал, но тут не раз проходили орды Чингисхана и его потомков.
Таксист остановил машину около ворот. Я расплатился, помог Дженни выйти, открыл калитку. Девушка подозрительно оглядывалась по сторонам. Поглядывала даже вверх, словно опасаясь, что с темных небес на нее спикирует зубастое летающее чудище.
— У меня ведь серебряная шпага, — улыбнулся я Гвиневере. — Против нее не устоит никто. Верно?