Дженни приглядывалась к людям.
— Все не так, как у вас? — улыбнулся я.
— Нет, велосипедистов хватает и в Америке, — ответила девушка. — Но столько людей со шпагами я увидеть не ожидала. Мне казалось, что шпаги носят в России не все.
— Конечно, право носить клинок дано не каждому. Со шпагами — только граждане.
— Понимаю.
— Тогда что тебя удивляет?
— Когда я смотрю на вооруженных людей, мне так и кажется, что они должны подраться. Знаешь, как в театре — если на стене висит ружье, оно обязательно стреляет.
— Мы не в театре. На центральной улице ты вряд ли увидишь потасовку — даже если будешь ходить здесь каждый день в течение десяти лет. Ссору — может быть. Но драться спорщики пойдут в другое место. Надеюсь, тебе не придется стать свидетельницей дуэли. Это не слишком приятное зрелище.
Дженни задумчиво теребила рыжую прядку.
— Если вы не деретесь сразу — зачем повсюду носить с собой оружие? Чтобы обозначить статус гражданина?
— Да. Но главное — не это. Клинок должен быть под рукой, потому что понадобиться он может всегда. Я должен быть готов ответить на вызов — не пристало заставлять противника ждать, пока я схожу домой за оружием.
— Он будет ждать?
— Как же иначе? Не станет же он убивать безоружного?
— А если станет?
— Такого не случается. Поступивший подобным образом будет обесчещен до конца жизни… Которого не придется долго ждать. И бросит тень на свою семью, что гораздо хуже.
Дженни потрогала ножны моего клинка — их она почти касалась коленями.
— Тогда почему ваши машины устроены таким образом, чтобы из них можно было выскочить, выхватив правой рукой клинок?
Я улыбнулся.
— Зачем ставить себя в заведомо неудобное положение? В жизни случается всякое. И вообще левостороннее движение принято в мире с древности. Оружие должно быть обращено в сторону того, кто едет навстречу. Если французы после революции решили перейти на правую сторону и их примеру последовали некоторые другие страны, в том числе и Америка, — то это была только дань революционной моде. А мы, русские, консервативны.
А мы, русские, консервативны.
— Да, — согласилась Дженни. — Я чувствую… Это же надо — «Обжорный ряд»… Какое древнее название.
— Может, не столько древнее, сколько выразительное. Заведение — для молодежи. В принципе это тот же «Макдоналдс», только еда здоровее. «Быстроед» — вообще респектабельное заведение, сеть основана лет сорок назад. Но обедать мы будем дома, если ты не против. Там все гораздо вкуснее.
Сразу за мостом через железную дорогу начались частные дома. Высокие кирпичные заборы, зеленые сады, крепкие металлические ворота.
— Дома — как укрепленные замки, — прокомментировала Дженни. — У нас заборчики низкие, а порой и вообще нет. Только газоны перед входом. Вы боитесь соседей?
Я задумался на мгновение.
— Соседей — нет. Хотя соседи тоже бывают всякие. Дело, наверное, все в том же консерватизме. И в том, что мы постоянно готовы к атаке извне. Хочешь мира — готовься к войне.
Сейчас, показывая город Гвиневере, я и сам пытался увидеть его со стороны. Ведь я много лет хожу по этим улицам, смотрю на людей и дома, не замечаю того, что должно бросаться в глаза постороннему. Скажем, вымощенные камнем небольшие улочки — атавизм. Почему бы не застелить их асфальтом или хотя бы не забетонировать? Но кладка практически вечная, а то, что машину трясет, — даже хорошо. В жилой зоне особенно не разгонишься, а какой русский не любит быстрой езды? Вот и служит каменная кладка естественным ограничителем скорости.
Деревья на улицах и во дворах растут без всякого порядка. То пирамидальный тополь, то липа, а то и черешня — на некоторых деревьях, поедая зеленые ягоды, уже лазают дети. Парковочные площадки есть далеко не у каждого дома, и некоторые автомобили стоят сбоку дороги, мешая движению. Стойки для велосипедов кое-где облезшие, давно не крашенные — управе Железнодорожного района следовало бы внимательнее отнестись к благоустройству территории. Правда, бордюры и деревья выбелены, мусор на улицах не валяется, фонарные столбы однотипные, даже с какой-то претензией на вычурность. Город выглядит не так плохо — а проблемы с парковкой, наверное, из-за хаотичной застройки. Некоторые дома здесь возводились сто, двести, а то и больше лет назад. Потом перестраивались, конечно. Но улицы-то остались.
Мы повернули на каменку, машину немного качнуло на «порожке», но хорошие рессоры гасили тряску — я сбавил скорость, и то, что дорога вымощена, почти не ощущалось.
— Я узнаю улицу по фотографиям, — сказала Дженни. — Твой дом — под тем большим деревом?
— Да, орех сажал я сам.
— Лесной орех?
— Грецкий.
Дженни кивнула, а я в который раз отметил, что по-русски она говорит отлично. Даже не стала переспрашивать, что такое грецкий орех и почему я говорю «грецкий», а не «греческий».
— А у нас возле дома растут пеканс, — сказала она. — Тоже орехи. Пробовал когда-нибудь?
— Нет, даже не слышал.
Ворота гаража открылись автоматически — датчик замка принял команду от сигнального устройства автомобиля. И сами закрылись после того, как машина въехала внутрь. Обычно я закрываю их вручную, но сегодня блокировать программу не стал — хотелось показать гостье, на что способна наша техника. Впрочем, Гвиневера не была сильно удивлена. Видно, у нее на родине автоматические ворота не были редкостью или она давно подозревала, что едет в страну чудес, и решила ничему не удивляться.
Видно, у нее на родине автоматические ворота не были редкостью или она давно подозревала, что едет в страну чудес, и решила ничему не удивляться.
Никто нас не встречал. Механик и садовник у меня приходящие, а Нина хлопотала с обедом. Я вытащил из машины сумки, и по крытому переходу с зарешеченными окнами мы прошли в дом, поднялись на второй этаж.