— Что — все? — вздрогнула Дженни.
— Похоронили, — мрачно объявил мальчик. — Даже тело домой не привезли — прислали похоронку, и пенсию семье назначили маленькую, временную.
Последние слова он явно повторял со слов взрослых. А ситуация — жизненная. Погиб на учениях или убит на дуэли — кто его знает, этого Абросимова, может, был задирой, с плохим характером, — а драться не умел, все же в рабочем квартале редко встретишь хорошего фехтовальщика — вот и нарвался. А поскольку служил он мало и полноправным гражданином стать не успел, пенсию семье дали только на время. Сообразно с внесенным в общественное развитие вкладом. Если бы он участвовал в боевых действиях — дело другое. Но никто необстрелянных ребят в бой не посылает.
— Вот, — торжественно и немного злорадно сказала Дженни, когда мы отошли от мальчишек. — А ты говоришь, что система гражданства — не наследственная. Каждый из этих мальчиков может стать гражданином, только пройдя сложные, порой смертельные испытания. Уверена, сыну любого дворянина получить гражданство гораздо легче.
— Сыну гражданина, — поправил я девушку. — Сейчас не принято называть сословие, из которого произошел. Да, сыну или дочери граждан легче — отчасти. Они видят цель и уверены в своих силах. Но разве не так в любом деле? Кому проще получить высшее образование — ребенку, у которого отец и мать инженеры, учителя, врачи, или сыну уборщицы? Кому легче устроиться в жизни — ребенку из богатой семьи или воспитаннику детдома? У детдомовца тоже есть все шансы — но ему будет не в пример тяжелее.
— Демократия и всеобщее избирательное право — основа свобод граждан, — изрекла девушка.
— Полная свобода ведет к вседозволенности, — парировал я. — Наше общественное устройство кажется мне вполне справедливым. По крайней мере уровень преступности у нас в три раза ниже, чем в Америке.
— А уровень смертности молодых людей — в два раза выше. Не слишком ли высокая цена?
— За все надо платить. Во всяком случае, мы не боимся ходить по улицам в любое время дня и ночи.
— Не расставаясь с клинком, — довольно ядовито заявила Дженни.
— Но и ты ведь не ходишь по улице с завязанными глазами или скованными руками.
— Интересное у вас понятие о свободе…
— Свобода — это защищенность.
— Нет, свобода — это уважение себя и других.
— Тоже верно. Только люди еще не достигли таких высот развития, чтобы действовать не по принуждению. И в России, и в Америке.
Темнело. Во дворах зажглись редкие фонари — зачастую просто лампочки, вкрученные в пластиковые патроны. Иногда они были защищены металлическими сетками или толстым стеклянным колпаком. И прежде безлюдные дворы опустели полностью.
— Пойдем домой? — спросил я у Дженни.
— Боишься гулять в бедных районах ночью? — начала подначивать меня девушка.
— Я уже не в том возрасте, чтобы вестись «на слабо».
Знаешь, что это означает?
— Примерно догадалась.
— Так вот, если тебе это доставит удовольствие — будем бродить здесь хоть до полуночи, хоть до утра. Но, по-моему, ты устала. Да и нечего нам здесь больше делать.
— Ладно, пойдем.
Мы свернули в проулок — я решил выйти на проспект и поймать такси. Возвращаться пешком было долго и утомительно. Между двумя пятиэтажными домами стояла компания молодежи — человек восемь. Стоят — и стоят. Может быть, Дженни и думает, что жители бедных районов — дикие звери, которых опасаются благовоспитанные граждане. Я-то прекрасно знаю, что, как правило, даже пьяные компании и обкуренные подростки безопасны. Максимум, на что они могут решиться, — это пристать к вам с какими-то мутными излияниями. Граждане образованны, и некоторые жители почему-то считают, что они должны просвещать их по мере сил. Отчасти верно, только вспоминают они об этом только во хмелю — и вопросы, которые их интересуют, очень далеки от реальности.
Своих, таких же жителей, слишком бойкая компания может ограбить, припугнуть, задеть или пнуть. Но до тяжких телесных повреждений дело доходит редко, а убийств практически не случается.
Меня удивило, когда молодые люди словно по команде обернулись к нам. В их руках я заметил палки и обрезки чугунных труб — ребята не стали бы так основательно вооружаться, будь у них на уме что-то мирное и хорошее.
— Вот они, — срывающимся дискантом закричал один из парней. Даже по его голосу я понял, что он накачан наркотиками — скорее всего стимуляторами. Палкой своей он взмахнул так быстро и решительно, что мне стало слегка не по себе.
Толпа сорвалась с места и бросилась к нам. Лица парней были перекошены злобой, палки и обрезки труб мелькали в воздухе.
Рассуждать и анализировать было некогда — в нашем распоряжении оставалась какая-то пара секунд. Будь я один — возможно, я встретил бы разъяренную толпу клинком. Но не обязательно: все же семь человек — слишком много, особенно если они имеют возможность окружить тебя со всех сторон. А уж здоровьем и честью девушки я не мог рисковать в любом случае. Если эти люди ждали нас, то вполне могут убить — несмотря на все кары, что последуют за этим. Странно и необычно.
Я схватил Дженни за руку и рванулся назад. Нам сейчас требуется уйти с открытого места. Убежать надеяться не стоит — мы хуже знаем местность, да и не готовились к игре в догонялки. Значит, нужно занять оборону в каком-нибудь тупичке или подъезде — и продержаться там некоторое время. До тех пор, пока ситуация не повернется в нашу пользу. Резиновые сапоги едва не падали с Гвиневеры.