— А если запятнает? — спросила Дженни.
— Тогда гражданское общество будет для него закрыто. Впрочем, будем надеяться, что он проявит благоразумие и сделает карьеру. Пусть не такую блестящую, как виделось ему недавно, но вполне достойную любого молодого человека.
Юрий склонил голову. Говорить он или по-прежнему не мог, или не хотел.
— Когда я подпишу бумаги, вас отпустят, — обратился я к нему. — Кстати, отец Максима, хотя и был очень зол на вас и на своего сына, ходатайствовал о том, чтобы вас не преследовали уголовно. Думаю, Шкуровы — вовсе не плохая семья. Просто вы не сошлись с Максимом характерами. Бывает. Это не повод, чтобы драться.
— Я уже понял.
— В течение двух недель вы можете обратиться на призывной пункт для прохождения пробного призыва. Не обещаю, что назначение будет легким — даже учитывая ваши хорошие отметки и прослушанные курсы, скорее всего вас поставят на какие-то тяжелые работы. Но никто не отнимает у вас будущего.
— Спасибо, — выдавил Кузьменко.
— Всего доброго.
Мы с Дженни покинули комнату свиданий. Скоро за ворота изолятора выйдет и Юрий — чтобы начать новую жизнь вдали от дома. Для него на самом деле еще ничего не потеряно — если он сможет жить по закону, уважая себя и других. Если нет — он не нужен обществу. Как это ни печально, но сотни молодых людей не выдерживают учебы, службы, пробных призывов. Кто-то становится жителем, а кто-то вообще попадает в трудовую колонию. Но одинаковые возможности даются всем.
* * *
«Руссо-балт» лавировал в потоке автомобилей на проспекте Императорской гвардии. Все больше машин приобретают граждане и жители, а улицы шире не становятся. Припарковаться в центре в последнее время большая проблема, да и в пробках стоять приходится часто. О строительстве метро градоначальники пока только думают, а разгружать улицы надо — скоро центр города окажется парализованным, тем более от трамваев больше проблем, чем пользы, — они постоянно сходят с рельсов, загромождают проезжую часть, мешают движению более быстрых троллейбусов и автобусов, не говоря уже о легковом транспорте.
Мы пообедали в «Быстроеде» — Дженни там понравилось, особенно окрошка и блины с икрой, — и сейчас ехали к выезду из города. Балы, приемы, визиты, большой город, древняя столица — все это прекрасно. Но Гвиневера хотела посмотреть на «одноэтажную Россию» — маленькие провинциальные города, деревни, фермерские хозяйства. Живут ли русские помещики как настоящие феодалы? Есть ли у них крепостные крестьяне — жители? Стоят ли на полях надсмотрщики с плетками? В конце концов, выходят ли из лесу медведи, чтобы задрать корову или неосторожного крестьянина? Да и русской природы, березок да осин она совсем не видела. Березок я ей и не обещал, а вот дикую степь показать надеялся. Ту степь, по которой кочевали древние скифы, а потом печенеги и половцы, Золотая орда…
Мы миновали аэропорт и выскочили на трассу. Справа остался сельский рынок, слева — ремонтные мастерские, и потянулись лесополосы, защищающие поля от эрозии, а трассу — от снега. Деревья зеленели свежей листвой, поля были пустынны — сев прошел, прополку вести рано. Грунтовки уходили по полям вдаль — за зеленые холмы, к синему небу, белым облакам. Как хорошо мчаться по такой теплой дороге на велосипеде… Разгонишься, выедешь на холм, бросишь крутить педали и мчишься под горку — только ветер свистит в ушах. А когда остановишься, и даже шины не шуршат по земле, кажется, что ты один в целом мире. Ты, степь и кузнечики. Вокруг — никого на много верст.
Некоторые поля были засеяны хлебом — гладкая зелень до самого горизонта, некоторые — подсолнечником и кукурузой. Здесь было видно больше земли: ни подсолнухи, ни кукуруза еще не вошли в силу.
— Когда-то давным-давно мы с отцом выезжали на пасеку, — сказал я Дженни, заметив, что она разглядывает подсолнечное поле.
— Когда-то давным-давно мы с отцом выезжали на пасеку, — сказал я Дженни, заметив, что она разглядывает подсолнечное поле. — Папа увлекся пчеловодством, купил несколько ульев. Но пчеловодство — тонкое дело. Чтобы получить приличное количество меда, нужно быть ближе к медоносам, перевозить пчел не один раз за год. Вместе с другими пчеловодами мы вывезли ульи в лесополосу между огромных подсолнечных полей. Дежурили по очереди. Странно было жить в таком месте, где за день не встретишь человека, где ночью не видно электрических огней, а звезды светят так ярко, как ты никогда не видел…
— Ты хочешь отвезти меня к знакомому пчеловоду и накормить медом?
— Нет, знакомых пчеловодов у меня сейчас нет. Когда-то пчел разводил даже мэр моего родного города, но сейчас это занятие забросил. Мы просто покатаемся. Ты посмотришь окрестности, мы остановимся, где захочешь. А вообще я хочу показать тебе очень красивое место.
— Прекрасно. Там много людей?
— Надеюсь, вообще нет.
— Звучит романтично. Ты не боишься?
— Гражданин не боится ничего и никогда. Чего же мне бояться в своей стране? К тому же я вооружен.
— И сможешь заколоть медведя, если понадобится?
— Ни разу не пробовал. Но медведи там не водятся — это точно.
Мы выехали на дорожную развязку, свернули с московской трассы в сторону Харькова — дорога сразу стала менее заполненной, а пейзаж оживился — засеянные поля простирались уже не до самого горизонта, кое-где виднелись глубокие овраги, островки деревьев, участки нетронутой, первозданной степи. Фермы здесь казались уже не уютными загородными домиками, но укрепленными замками — на краю какого-нибудь оврага, на берегу речки, они вписывались в пейзаж и использовали преимущества местности. Не потому, что их хозяевам надо от кого-то обороняться, но чтобы не занимать слишком много пахотной земли. Ведь если плодородное поле повсюду, то все равно, где строить дом, а если на ферме есть каменистый участок, а то и скала, разумно возводить хозяйственные постройки здесь.