Замок на двери за нашими спинами щелкнул — теперь он откроется только тогда, когда будет заперта решетчатая дверь. Постовой пропустил нас, начальник караула пошел впереди, показывая дорогу. Мрачные темно-зеленые стены, обитые металлом двери…
Комната для свиданий была небольшой, с решетчатой перегородкой, по обе стороны которой стояли столы и стулья. Начальник караула проводил нас и удалился. Мы присели, Дженни вытащила тетрадь и самопишущее перо. Свет пробивался в единственное зарешеченное окошко, которое, по-видимому, выходило в тюремный двор. В нем был виден только маленький кусочек неба.
Спустя пять минут солдат-срочник ввел в комнату худощавого паренька в дешевом спортивном костюме. Тот смотрел в пол. Выражение лица насупленное, губы плотно сжаты.
— Здравствуй, Юрий, — обратился я к нему. — Присаживайся.
— Здравствуйте, — сквозь зубы ответил молодой человек. Садиться он не торопился — поерзал взглядом по своей половине комнаты, потом все-таки выбрал стул и присел на краешек.
— Я — заместитель главы управы Западного района Никита Васильевич Волков. Пришел поговорить с тобой, чтобы земство могло выступить с ходатайством о смягчении наказания. Или воздержаться от такого ходатайства.
— Я — заместитель главы управы Западного района Никита Васильевич Волков. Пришел поговорить с тобой, чтобы земство могло выступить с ходатайством о смягчении наказания. Или воздержаться от такого ходатайства.
— Понятно, — буркнул парень.
— Ты не слишком-то вежлив.
— А что мне быть вежливым? Все равно пропадать, — мрачно ответил Юрий.
— Гражданин должен быть вежлив, независимо от обстоятельств и статуса собеседника.
— Не похоже, чтобы мне теперь светило гражданство. Я и на свободу, наверное, не выйду никогда.
Я вздохнул, покачал головой, достал из портфеля копию дела молодого человека, которую мне предоставили в полиции.
— Итак, Юрий, тебе семнадцать лет, ты из семьи жителей, мать — официантка, отец — разнорабочий тракторного завода. — С делом я ознакомился до того, как идти в изолятор, и сейчас зачитывал некоторые места для Дженни — и для того, чтобы Кузьменко мог поправить меня, если органы дознания что-то напутали. — Учишься в техническом лицее, и учишься хорошо, намеревался поступать в институт, подал прошение о зачислении на военную службу с отсрочкой до окончания учебного периода. Через год собирался пройти пробный призыв. Все достойно и похвально. Оступился ты пока только один раз — и оступился серьезно.
— Потому что он — богатенький папенькин сыночек, а мои родители даже не граждане, — буркнул Юрий.
— С таким настроем тебе будет тяжело в жизни, — заметил я. — В деле не написано, что ты завистлив, но чем, как не завистью, можно объяснить твое отношение к Максиму Шкурову, которое привело к таким печальным последствиям?
Юра привстал и первый раз взглянул мне в лицо — пристально и печально.
— Господин Волков, я вам Богом клянусь — не завидовал я этому Шкурову. Только очень много он из себя строил. Подначивал меня все время. И последний раз пригрозил, что изобьет, как собаку, палкой.
— Товарищи ему замечания не сделали?
— Кто с ним связываться захочет? У него мотоцикл, катер, денег всегда полные карманы. А я только и могу, что за книжками сидеть. Поэтому я вызвал его на дуэль — мне на чью-то помощь надеяться было нечего. Тренировался сам по три часа в день. За уроки фехтования родителям платить не по карману, так я самоучитель достал, с тенью работал и бегал по утрам. И когда почувствовал, что его победить могу, вызвал.
Дженни удивленно хлопала глазами. По всему видно, парнишку ей было жаль.
— Кто предложил биться острым оружием? — спросил я.
— Да как вам сказать, — замялся Юрий. — Он меня все подначивал — палкой тебя изобью. Тупую шпагу подразумевал, так я думаю. Вот я и предложил драться острыми клинками.
— Он не отказывался?
— Нет, конечно. Сказал, что проучит меня хорошенько, шкуру спустит. Убивать не грозил, нет. Глумился только.
— Да, ребята в один голос подтвердили, что он не собирался тебя убивать. А ты, выходит, хотел его заколоть?
Кузьменко помрачнел, как туча, и выдавил:
— Да. Я, конечно, очень об этом жалею. Родителям моим много горя через меня выйдет. Но убить я его хотел. Это правда. Сейчас понимаю — не прав. Но что было — то было.
Ничего веселого в рассказе паренька не было.
Это правда. Сейчас понимаю — не прав. Но что было — то было.
Ничего веселого в рассказе паренька не было. И оправданий ему пока не находилось. Только молодость, глупость. Недостатки, которые можно исправить. Бедность — не оправдание, богатство других — тем более.
— Где вы раздобыли клинки?
— У Шкурова дома шпаг хватает. А мне… Будем считать, что свою я нашел на улице.
— Понятно. Не хочешь выдавать товарища, который одолжил тебе клинок. А говоришь, что у тебя не было друзей.
— Я не говорил, что не было. Просто большинству одноклассников приятнее проводить время со Шкуровым, чем со мной.
— По-моему, ты преувеличиваешь. Когда я учился — не так давно это было, — мы не слишком-то смотрели, есть ли у приятеля катер. Гораздо интереснее было, что он представляет собой, много ли знает и умеет.