Гортанная речь неподалеку. Очередь над головой.
Заметили? Я юркнул за стену сарая. Рядом пылал дом.
Вокруг дымились развалины. В траншеях уже, наверное, хозяйничают персы. Что это? Бегство? Отступление? Я не убил предателя, я оставил позицию. Но я еще могу помочь своим. Если меня не убьют.
На окраину деревни мне удалось выбраться незамеченным. Думаю, прошло минут пять с того момента, как я расстался с Пальцевым, но не удивлюсь, если бы выяснилось, что я блуждал по развалинам час. «Барс» по-прежнему методично расстреливал позиции Сысоева. «Евфрат» дымился. Выстрелы Чекунова повредили его сильнее, чем представлялось сначала. Хорошо… Жаль только, что Чекунова уже нет.
Персы поднялись в атаку — но их встретил плотный пулеметный огонь. Пехотинцы залегли, танк прямой наводкой ударил по пулеметному гнезду — в ответ по нему выстрелили из гранатомета. Опять мимо! Неужели предатель успел сбить прицелы? Можно ли вообще сделать это на РПГ-7? Или у кого-то просто кривые руки и не слишком верный глаз?
Я пополз через степь. Заметят, не заметят? Доберусь ли до своих? Интересно, добрался ли Джальчинов?
Тем временем танк сдал назад. Огонь прекратился. В деревне уже хозяйничали персы — я видел зеленые повязки, мелькавшие среди горящих домов. Ищут меня? Просто так я не сдамся… Интересно, как они не заметят мою яркую форму в этой жухлой траве? Или она уже не яркая, а просто грязная?
— Переговора! Переговора! — разнеслось над степью. Кричали в мегафон. — Мы хватали ваш офицер! Вы сдаваетесь!
Полковник Сысоев, по всей видимости, дал команду прекратить огонь. Над степью повисла почти что тишина — рокот мотора, треск горящих изб не в счет…
К танку подтаскивали кого-то. Чекунов! Живой!
Как я мог поверить предателю! Если бы знать, что товарищ попал в плен. Но я был уверен, что его убили — персы ли, Пальцев… Поэтому сбежал сам. Надо было драться!
Казака привязали к танковой башне рядом с орудием. Живой щит.
— Вы не стрелять! — продолжал надрываться мегафон. — Ваш товарищ оставаться жив!
Как бы не так… Кодекс чести гласит: любой человек, захваченный в заложники, независимо от обстоятельств, считается мертвым. Власти и частные лица не должны пытаться спасти его путем уступок террористам — или врагам, как в этом случае. Такое же правило распространяется и на пленных.
— Товсь! — раздался рык полковника. — Прости нас, хорунжий!
Поразительно, но я услышал крик Сысоева. Потом сообразил, что ветер дует в мою сторону. Казак скорее всего не слышал ничего. Но он знает устав…
Танк двинулся вперед. Прости нас, Господи…
Я поднялся на колено и открыл огонь по вражеским пехотинцам. И тут танк словно подняло на столбе огня. Сработала противотанковая мина, поставленная Старостиным! Спасибо тебе, друг. Тебе уже ничто не поможет, но ты помог нам.
Я продолжал стрелять. И тут меня опрокинуло на землю, вырвало из рук винтовку. Попали. В глазах темнело, по телу расползалась предательская слабость. Встать, попробовать выстрелить еще раз. Нет, невмоготу…
Очнулся от боли. Меня тащили. Над степью грохотали выстрелы.
Кто меня тащит? Куда?
С трудом разлепив глаза, я увидел небо. Мутное, затянутое дымом. Дым был повсюду — высоко в воздухе, над землей. Только плотность его менялась. Надо мной маячило бледное пятно — девичье личико.
— Ты кто? — прохрипел я.
Соображалось с трудом.
— Мария. Молчи, капитан, молчи. Береги силы. Сейчас, уже скоро.
Еще несколько рывков — и мы упали в траншею. Да что же это? Откуда тут траншея? Откуда эта Мария? Что со мной? Почему она назвала меня капитаном?
Я думал, что в укрытии девушка успокоится, а то и исчезнет — неоткуда здесь было ей взяться, — но она вновь потащила меня, уже по траншее. Боль структурировалась. Болела грудь и раненная прежде рука. Тяжко…
Свет начал меркнуть. Мы оказались в перекрытой щели. Кажется, ее отрыл Старостин, соединив с отдельно стоящим погребом в одном из подворий.
— Сейчас, сейчас, — шептала девушка. — Переждем. Перестанут стрелять, я вызову подмогу, отнесем тебя к хирургу.
— Долго ждать, — хмыкнул я. — Полтора дня еще.
— Почему полтора дня?
Ответить я не успел. Послышался страшный грохот, землю тряхнуло — и я потерял сознание, в который раз за последние несколько минут.
Очнулся, когда девушка поднесла к моим губам фляжку с водой — овальную, алюминиевую, где только нашла такую? Пить очень хотелось, и я с трудом напился — даже глотать было больно. Вода оказалась странного вкуса, и после того, как я утолил жажду, мне стало очень тоскливо.
В укрытии царил полумрак — свет попадал внутрь через неплотно пригнанные доски двери. И все же я мог разглядеть свою спасительницу. Выцветшая гимнастерка цвета хаки, такая же юбка, черные потертые сапоги. Пахло от девушки какими-то дешевыми, но приятными духами — кажется, ландышем. А еще — гарью и потом. В целом пахло приятно. Запахом живого человека…
— Как вы здесь оказались? — прошептал я.
— Заметила вас, подползла.
— Я не о том… Откуда вы взялись на полигоне?
— На каком полигоне, капитан? Тут не учения. Идет война! Вам память совсем отшибло? Бедненький…
— Война? — переспросил я. — Ну да, война…
— Лезут немцы, лезут, — глядя в одну точку, проговорила Мария. — И когда это кончится? Но ведь остановим мы их, капитан? Остановим? За Волгу им пути нет?