Я тоже ушел от удара. Почти ушел — он пришелся вскользь по руке, вызвав вспышку боли в раненом боку. Ударил шпагой в руку с дубинкой, обезоруживая противника. Мог промахнуться и тогда получил бы по голове. Но попал. Повернулся к бандиту с самострелом, хлестнул его клинком по лицу. Тот свалился на землю, зажимая глубокий порез. Андрей погнался за четвертым членом шайки, но я остановил его:
— Постережем этих. Они сдадут дружка. А еще лучше — найди телефон, вызови полицию…
— Рации нет?
— Нет.
Голова кружилась. Рубашка пропиталась кровью. На дальних аллеях кричали: «Полицию! Полицию! Шерифа ранили!» Какие-то люди спешили к нам по темному парку. Я не выпускал клинок из рук, но это были не дружки бандитов — простые жители, которые хотели жить в мире и порядке. В отдалении завыла какая-то женщина — не иначе, родственница одного из бандитов, которому светила каторга минимум на семь лет — за ограбление киоска, за участие в вооруженном сопротивлении шерифу, за недонесение о незаконном хранении огнестрельного оружия жителем — если удастся доказать, что сообщники знали о самостреле.
Открытый «Руссо-Балт» полиции приехал через четыре минуты. К тому времени с меня успели снять рубашку. Рана оказалась не слишком страшной — картечь задела вскользь, только что крови много… Кровотечение я пытался остановить собственной рубашкой — от не очень чистого платка, предложенного кем-то из жителей, пришлось отказаться, перевязочных материалов у прохожих не нашлось. Андрей, фамилия которого оказалась Дорофеев, поехал с нами давать показания, санитары забрали раненых — теперь с ними будут работать полицейские дознаватели.
Если бы я был в бронежилете и с револьвером — мы обошлись бы гораздо меньшей кровью… Однако хорошо, что хорошо кончается.
Дженни доела последний кусочек жаркого, взяла в руки бокал, посмотрела на меня сквозь вишневую жидкость.
— О чем задумался?
— Вспомнил, как меня ранили, уже после армии. Когда я был шерифом. И как я первый раз встретился с надежным другом.
Солнце вышло из-за облака, ярко сверкнуло в хрустале. Свежий ветер порывом ворвался в открытое окно — запахло зеленью и цветами, надвигающейся грозой. Вечером может пойти дождь. Скорее всего пойдет — на горизонте клубились черные тучи.
— Твой противник был хорошим фехтовальщиком? — спросила Дженни.
— Нет, шерифов не вызывают на дуэль. Если шериф или его помощник ведет себя неподобающим образом, его быстро смещают с должности.
— А потом?
— Как правило, убивают, — без лишних церемоний объяснил я.
— Ведь он успел насолить многим. Недостойный человек мешает тем, кто с ним встречается, а недостойный человек не на своем месте противен всем.
Лицо Дженни вытянулось.
— Поэтому шерифы и их помощники, как правило, ведут себя более чем подобающим образом, — добавил я. — Мало того что их отбирают специально для этой работы — они понимают, какая ответственность лежит на них. И представляют последствия своих действий.
— Тогда кто на тебя напал? Бандит? Он хорошо дрался?
— Не знаю, как он дрался, — в меня он выстрелил.
— Где он взял оружие?
— Смастерил сам, наверное. У него был самострел, а не настоящий пистолет. Набитая порохом стальная трубка с картечью.
— И что с этим типом случилось потом? Где он сейчас?
— Понятия не имею. Может быть, умер. Скорее всего — на каторге. У нас нет смертной казни, но за нападение на представителя власти, да еще с огнестрельным оружием, наказание может быть только одно — пожизненные каторжные работы. Я выступил на суде и после этого никогда не наводил справки о нем. Зачем?
Дженни помрачнела и кивнула. Я не видел в наших законах ничего печального. Скольких людей мог бы погубить тот бандит? Сколько жизней поломать? Сейчас он под пристальным присмотром, трудится на благо общества. Если будет вести себя пристойно, в его содержании могут появиться поблажки. Но на свободу он уже не выйдет никогда. Слишком велик риск.
— Ты не держишь на него зла?
— Как можно обижаться на собаку, которая тебя укусила? Если она бешеная — ее нужно усыпить. Если у нее плохой характер — изолировать и заставить служить там, где ее злобность пойдет на пользу людям. Этот человек выпал из общества, когда решил применить запрещенное оружие. Он сам поставил себя вне закона.
— Права на ошибку нет ни у кого?
— За все ошибки надо платить.
— Понятно. Мне надо позвонить домой. — Дженни достала из сумочки мобильный телефон.
Я протянул ей трубку домашнего:
— Тариф проводных сетей гораздо дешевле. К тому же не надо тратиться на роуминг.
— А компьютером твоим можно воспользоваться?
— Конечно. Пойдем, я покажу, где он стоит.
Гроза прокатилась над городом в шесть вечера — как раз тогда, когда возвращались с работы многочисленные служащие. Мало кто взял с собой зонты, да они и не помогли бы против такого ливня. Пешеходы шли по колено в пузырящейся под мощными струями дождя воде, велосипедисты были мокрыми с головы до ног — вода летела из-под колес автомобилей, обдавая и тех велосипедистов, что пытались укрыться под легкими тентами, закрепленными над трехколесными машинами.
Мы с Дженни пили чай на балконе. Отсюда можно было видеть кусочек Железнодорожного проспекта и нашу улицу, по которой спешили редкие прохожие. Изредка проезжали автомобили — очень медленно, чтобы не влететь в какую-то яму на дороге и не обрызгать прохожих. Тщетно… Вода шла по улице рекой.