— Нет, ты не один из многих кошмаров… Тогда тем более не болтай. Понял?
— Понял, — кивнул я. Скорее всего нас подслушивают.
— Неужели и в самом деле Никита? — как в бреду спросил Шериф. — У меня в голове плывет. Они постоянно пичкают меня наркотиками.
— Я и сам не вполне адекватен, — признался я.
Самочувствие было мерзким, во рту сохло, хотелось пить — но, похоже, рассчитывать на хорошее обхождение не приходилось. В темном углу пещеры стояло ведро с крышкой — не иначе, для отправления естественных надобностей. Водопровода и канализации в темнице не было.
— Как давно я сюда попал? — спросил шериф.
— Сюда — не знаю, Петр Михайлович. А с тех пор, как вас похитили, пошел третий день.
— Третий день? — изумился Голицын. — Всего-то? Мне казалось, пара недель точно прошла… Не иначе, ЛСД тому виной. И мы на Гавайях? Быть того не может, Никита.
— Вас везли в реактивном самолете, Петр Михайлович. По приказу Николаса Михалкова. Знаете о таком?
— Слышал, — мрачно ответил шериф.
— Я приплыл на остров сам — надеялся вас выручить. Но наткнулся на каких-то активисток местной полувоенной организации…
— «Воинов императора», — уточнил Голицын. — Или это были мусульмане?
— Почему мусульмане?
— Почему? — Шериф задумался и, казалось, потерял мысль. — Потому что они хотят, чтобы я принял мусульманство.
Мне показалось, что шериф бредит. К исламу в России всегда относились с уважением — ведь это религия нескольких крупных этнических групп нашей страны, — но среди русских дворян учение Мухаммеда не было слишком популярным. Понятно, что не все хранили верность православию. Некоторые заявляли о том, что возвращаются к язычеству, и чтили Перуна и Сварога, а то и Одина с Тором. В Москве и в Петербурге появилось много буддистов — поговаривали даже, что один из великих князей объявил себя последователем пути Будды, читает мантры и каждый год посещает Тибет. А ислам процветал в Казани, в некоторых кавказских губерниях, но прими мусульманство кто-то из высшего дворянства — его бы, мягко говоря, не поняли. Потому что если буддизм предполагает отстраненное созерцание, а язычники, вообще говоря, живут как им вздумается, мусульмане должны выполнять некоторые правила поведения. Ислам определяет весь образ жизни — если человек следует ему целиком и полностью. Если нет — зачем вообще менять веру?
— Больше ваши похитители ничего не требовали? И что вы им отвечали? — спросил я.
Вопрос был не слишком корректным, но Голицын не подал виду, что я чем-то его обидел.
— Как я могу предать веру? — спокойно спросил он. — В некоторых ситуациях можно пойти на сделку с совестью, но сейчас явно не тот случай.
— Михалков что же, сошел с ума? Или сам стал мусульманином и вербует сторонников?
— Вовсе нет, — ответил Петр Михайлович. — Знаешь, получив от тебя дополнительные сведения, я поразмыслил и пришел к неутешительным выводам. Жаль, что ты во все это впутался.
— Как это жаль? — обиделся я. — Разве не хорошо, что я с вами?
— Малодушие во мне говорит, что хорошо, — печально улыбнулся Голицын. — Одному умирать страшнее. А в живых они нас не оставят. Мы слишком много видели и слишком много знаем. Молчать нам нет никакого резона — значит выход для них остается только один.
— Тогда почему мы до сих пор живы? Вы как претендент на губернаторское кресло Гавайских островов мешаете Михалкову. Зачем нужно было столько сложностей с похищением?
— Потому что у них есть надежда, что мы сдадимся, — ответил Голицын. — Что им удастся сломить наш дух. Иногда человека мало убить.
— Его надо дискредитировать, — сообразил я.
— Вот именно.
Заскрежетала железная дверь, и в комнату ввалился Михалков и несколько охранников. Был он в светлом костюме, шляпе в тон и с легкой тросточкой.
— Быстро соображаете! — заявил претендент на пост губернатора. — Но если хотите, чтобы ваша смерть была легкой, выполните мои требования. Да и смерть в этом случае не становится для вас обязательной. Напротив, приняв ислам, вы можете спастись. Уедете на какой-нибудь полинезийский остров или в Соединенные Штаты — я вас отпущу. Могу твердо обещать!
— Ваши люди уже обещали шерифу, что расскажут об убийцах граждан, — заметил я, не вставая с земли. — А вместо этого вы стреляли в него — не подло ли?
— Да, скифы мы, да, азиаты мы, — почти нараспев, с каким-то диким артистизмом продекламировал Николас. — В борьбе с врагом, захватившим родной край, все средства хороши. Надо убить — убей, надо ударить из-за угла — ударь, надо воспользоваться запрещенным оружием — пожалуйста!
— Голицыны-то чем вам не угодили? — слабым голосом спросил Петр Михайлович.
— Предательством! Попустительством! Слабоволием! — закричал Михалков.
Человек всегда может найти оправдание своим дурным поступкам…
— Мы требуем честной дуэли! — заявил я.
— Об этом не может быть и речи. Вы военнопленные, — парировал Михалков.
— Значит, вы должны относиться к нам согласно Женевской конвенции, — сказал я.
— А вас содержат в нормальных условиях, не пытают — чего еще нужно?
— Наручники хотя бы снимите!
— Снимите, — согласился Николас, кивнув своим подручным. — Они не понадобятся. И лекарства им!