— День добрый, господин генерал-майор, — послышался старческий голос.
Кобаль открыл глаза. По тропинке спускался пожилой человек в шляпе и черно-белом халате поверх пальто.
— Я смотрю, вы славно устроились, — отметил он благодушно. — Как говорится, рыба ищет где глубже, а человек — где булькает. Не возражаете, если я к вам присоединюсь?
— Пожалуйста, пожалуйста!
Шепетов вытянул руку так, чтобы ампула пришлась на край каменной глыбы. Легкого движения хватило бы, чтобы расколоть стекло.
Де Толль принялся раздеваться.
— Хорошо тут у вас в мае, — сообщил он мечтательно. — И гостей, наверное, много… Хотя незваный гость хуже асура.
Слова «асур» и «май» заставили генерала вздрогнуть. «Все знает, — подумал он в панике. — И про гостей не зря начал. Думает, дернусь, себя выдам. А вот выкуси!»
— Гостей… да, что ж. Всякие гости бывают.
— А скажите, — де Толль стянул рубашку, — шпионы у вас водятся? Меня который день детишки осаждают. Все им асурские резиденты мерещатся.
Ампула скрежетнула по камню, но не разбилась. «А-атставить, генерал-майор! — приказал себе Шепетов. — Надо выяснить, что он еще знает. А пока пусть поживет».
Когда инспектор снял рубашку, обнажилась татуировка на запястье.
— Помилуйте, это что же у вас? — заинтересовался Кобаль. — Планарный меч?
— Да так, — отмахнулся де Толль, — в юности баловался… Выполнил нормативы, потом пару раз экзамены сдавал.
…Когда-то планарный меч считался перспективным оружием. Татуировку делали все или почти все офицеры, но потом мода сошла на нет. Обращаться с этим оружием сложно. Легкое движение руки превращает татуировку в призрачный клинок, но умение это зависит от способности хозяина к концентрации. Один фехтовальщик из десяти тысяч может сделать меч видимым. Один из миллиона — ощутимым (проходя сквозь тело противника, лезвие вызывает неприятные покалывания).
И лишь немногие доходят до вершин мастерства. Меч в их руках — страшное оружие. Корабельная броня, камень, силовое поле — ничто не устоит. Вот выдержка из асурского боевого устава: «…при встрече с фехтовальщиком людей рекомендуется бросить автомат на землю, лечь и закрыть голову руками. Ни в коем случае не блокируйте удар. Может статься, что у ваших соратников закончатся боеприпасы, тогда они подберут ваш автомат и продолжат бой».
Судя по золотистому оттенку татуировки, инспектор дошел до уровня мастера.
Судя по золотистому оттенку татуировки, инспектор дошел до уровня мастера. Иначе рисунок выглядел бы бронзовым или серебряным. Говорят, есть еще алмазный клинок, но кто поручится, что это не легенды?
— И давно вы… практикуете? — уважительно поинтересовался Шепетов.
— Лет сорок. Как это говорится у малокитайцев: «Путь в пятьдесят четыре парсека начинается с одного шага в портал».
Пятьдесят четыре парсека отделяли Лувр от Версаля. «Давить! Давить к чертям!» — решил Шепетов, но что-то вновь ему помешало сделать это — любопытство или что-то еще.
— Почему же пятьдесят четыре? — спросил он.
— Это, знаете ли, новые веяния в Малокитайщине. Таково расстояние от Малого Китая до Шаолиня-1, родины кун-фу. — Инспектор блаженно потянулся: — Я ведь молодой был, горячий. Связался с хулиганьем, влип в историю. Думал, наколю планарник на руке — враз разберусь со всеми… Где там! Хорошо, учитель фехтования хороший попался. Спас. — Де Толль потянулся к портфелю, прислоненному к куче одежды. — Заболтался я по-стариковски, а вас, поди, дела ждут?
— Дела никуда не денутся.
— И то верно. Заведовал, помню, приютом на Чакотке… Тяжкое дело, доложу вам: начповос кровопийца, в подвалах привидения заводятся, и крутиться надо, ходы-выходы потайные знать. У вас так же?
Генерал кисло улыбнулся.
— Вот и я, — продолжал инспектор, — дотации помню, чуть ли не из воздуха добывал. Как говорится, что асуру грязь, то кинкару имплантат.
Шепетов совершенно измучился. Асурская грязь составляла львиную долю бизнеса контрабандистов. Каждое слово де Толля попадало в цель, хотя тот, похоже, об этом не догадывался.
— А вы и на Чакотке жили?
— Где я только не жил! И на Чакотке, и на Хаджаллахе советником.
— Какое совпадение! Я ведь тоже советником одно время… да… И тоже на Хаджаллахе.
Инспектор и генерал посмотрели друг на друга с симпатией.
— А вы, позвольте спросить, в какое время? — поинтересовался генерал.
— Когда с Бетельгейзе воевали.
…Хаджаллах-1, мир победившей теократии, жил в состоянии священной войны. Это упрощало управление людьми: в военное время к образованию, культурным и социальным программам требования не такие жесткие, как в мирное. Можно и гайки подзакрутить.
Для войны хаджаллахский султан выбирал далекие миры, отстоящие от Хаджаллаха на сотни и тысячи парсеков. Пока военные корабли долетали, война успевала закончиться и приходилось искать следующую цель. Состояние джихада длилось десятилетиями.
Поводом к войне могло служить что угодно. Когда выяснилось, например, что основу экономики Нового Китая составляет экспорт свинины, чувства верующих испытали мощное потрясение. Свинья — животное нечистое, и хаджаллахцы не могли допустить, чтобы она стала залогом чьего-либо процветания. Через два года религию оскорбили свинцовые рудники на Ригеле. Следующим провинился Свенельд-2, построив лучшую в доминионе клинику косметических операций. Человек — создание бога, учили хаджаллахские муллы, и изменение его внешности приравнивается к рисованию карикатур на Всевышнего.