Но вышло иначе.
Когда Тая вернулась домой, ее встретила непривычная тишина. Алексей Семенович одиноко ужинал в холле первого этажа. При этом он горбился, вздыхал и был похож на вымокшего под дождем воробья.
— Добрый вечер, папенька. — Тая сделала книксен, и одеяло при этом нескромно распахнулось. — Приятного вам аппетита.
— Спасибо, — отвечал полковник. — Доча, мне нужно с тобой поговорить.
Тая чинно, словно бальное платье, огладила одеяло и уселась за стол. Носик ее брезгливо сморщился: от сложенных на столе коробок несло тухлятиной.
— Позвольте осведомиться, папенька, — спросила она, с трудом вспоминая обороты ослябийской речи, — откуда доносится это непрезентабельное амбре?
— Вот, полюбуйся, — полковник пододвинул коробки. — Реблягу-аши семнадцати сортов.
— Как сие понимать, папенька?
— Так и понимай. Ефросинья заказала на всю семью реблягу-аши. Вот счет из ресторана. Вот записка.
В записке Фросиным почерком сообщалось, что отныне семья переходит на новую диету. Пора, мол, брать на вооружение достижения науки чужих доминионов.
Таины глаза округлились:
— Обалдеть, папенька!
— Это еще не все. Пойдем. — Полковник поманил ее пальцем: — Пойдем-пойдем.
На цыпочках они вышли на задний двор. Там им открылась и вовсе удивительная картина. Посреди грядок с сельдереем восседала Фрося.
Но какая!
В цветастом саронге. С браслетами на голых руках и ногах. Окруженная птицами и зверями: попугайчиками, мышами, ящерками. Из пруда выглядывали любопытные рыбьи мордочки.
— …и вопросил пророк Полиграф, — донеслось до Таи, — где двери?.. Двери где?.. Но сторож зоопарка оказался нищ духом и ответствовал: «Вот же они, человече. Или слеп ты, что не зришь очевидного?»
— Проповедует, — шепнул Алексей дочери. — Зверям и птицам проповедует.
Тая кивнула. Текст этот она слышала не раз: то была притча из «Книги шуток и реприз Полиграфовых», канонический текст.
— …и вновь вопросил Полиграф: «Да нет! Двери где? Тлоны, тобатьки, тутлики?»
Фросины слушатели затявкали, засвиристели, закурлыкали. Даже карпы в пруду булькнули одобрительно.
— Она что, — также шепотом спросила девочка, — вроде этого?.. Франциска Ассасинского?..
— Ассизского, доча. — В глазах полковника читалась растерянность.
Даже карпы в пруду булькнули одобрительно.
— Она что, — также шепотом спросила девочка, — вроде этого?.. Франциска Ассасинского?..
— Ассизского, доча. — В глазах полковника читалась растерянность. — Подойдем ближе?
Но ближе подойти не удалось. Из травы выскочил попугайчик-часовой и отчаянно заверещал. Звери прыснули в разные стороны. Фрося оглянулась, и Таю ждало очередное потрясение.
Лицо благодетельницы блестело, словно намазанное ваксой. Черные короткие волосы курчавились, в носу медью сверкало кольцо. Более наблюдательный Алексей Семенович успел заметить, что чернота распространяется по телу жены неравномерно: лицо темное, а шея еще нет. Голые руки и ноги сияют белизной.
Полковница кротко улыбнулась и погрозила язычникам пальцем. Миг — и она унеслась в небо, словно гигантский кузнечик.
— Мать кинкара! — только и смог вымолвить полковник. — Что это было?
— Н-не знаю. Я правда ни при чем!
Отец и дочь переглянулись.
— Может, поищем следы? — предложила Тая.
— Давай.
Следы скоро нашлись. Отпечатки Фросиных сапог вели в заброшенный сад — обратно домохозяйка шла босиком. Полковник с дочкой протиснулись в пролом в стене. Там, среди истоптанной травы, валялась уже знакомая Тае шкатулка. Бабочка-инжектор сидела на яблоневой ветке, равнодушно складывая и раскрывая крылышки.
— Вот оно, — полковник поднял шкатулку. — Все ампулы пусты.
— А что здесь написано?
— Это… — Вопрос застал полковника врасплох. Он замялся, не зная, как сказать. Наконец ослябийская правдивость победила: — Это асурские геном-трансформеры. Помалкивай об этом, ладно?
Девочка кивнула. Алексей Семенович повертел одну из ампул в пальцах:
— «Обратное колено кузнечика». Понятно, отчего она так сиганула…
— А это?
— «Язык птиц и зверей».
— Ой, а вот еще такая же! А это?
— «Непредсказуемый облик». — Полковник попытался вспомнить, в какой цвет последний раз красилась Ефросинья. Вроде в рыжий… Оставалась последняя ампула. Один из асуроглифов Алексей Семенович узнал сразу: «лицо». Остальные два переводились как «Истинный Полдень» — мифическая пятая сторона света.
— История… — Полковник обернулся к дочери: — Только никому, хорошо?
— Да что я, маленькая, па? — обиделась та. — Можно я книжку в твоей библиотеке возьму?
— Бери. — И Алексей Семенович вздохнул, обрадованный, что так легко отделался.
На вечер Тая устроилась на подоконнике своей комнаты. Усталая крепость отходила ко сну, разогретые за день камни отдавали тепло в надвигающуюся ночь.
«А Велька сейчас в кубрике, — подумала она. — Все-таки нехорошо в корпусе… Все по струнке, по-военному, и родителей рядом нет. Пусть даже таких, как Фрося».
Зря она с ним так…
«Ничего, — мелькнула сердитая мысль, — ему полезно. Выпендриваться меньше будет. Помучаю денек-другой и прошу».
От этих мыслей Тая повеселела. Влезла в аську, поболтала с подругами. Туманно («у нас с одной девчонкой такое случилось!») обсудила сегодняшние события. О подземельях, скелете и Фросе, конечна, ни слова — что она, дурочка? Зато о Вельке посплетничали всласть. Каждый шаг обсудили, все фразочки и интонации. Выходило странное: не то Велька безумно влюблен и только ждет, как бы признаться, не то играет с ней, словно с куклой. Ирка даже стихи написала: