Визг и вой стихли так же внезапно, как и начались. Асур застыл в позе заправского сумоиста. Владислав Борисович вытянулся в струнку, высоко подняв левое колено и вывернув руки в изящное полукольцо. [39]
На висках инспектора застыли крупные капли пота.
— А ты крепче, чем я думал, двурукий. — Асур медленно поднял руки над головой. — Посмотрим, как ты справишься вот с этим.
Хищной сталью блеснула в его пальцах шумовка.
Колено Владислава Борисовича дрогнуло, отозвавшись револьверным треском. Со стоном инспектор опустил на пол вторую ногу.
— Как же ты рискнул выступить против меня? — поинтересовался Джончег с удивлением. — Ты! Старик!
— У нас героем может быть любой. Даже кабинетный работник.
С кошачьей мягкостью бойцы двинулись в обход друг друга. Глядя на них, Велька забыл, что не крионож в руках асура, не гравискалка, но обычная шумовка. Умение асуров любую, даже самую обыденную вещь превращать в оружие заслуживало легенд.
Человеку этого не дано.
Ибо воистину.
— Частенько ты становился у меня на пути… Хей!
Сталь выжгла в Велькиных глазах огненную дорожку. Удара он не видел, но де Толль схватился за бок.
— Это тебе Майя на вокзале…
Асур перекинул шумовку в левую нижнюю руку. Морщась от боли, инспектор контратаковал, но потерял контроль над планарником. Лезвие исчезло.
— Это, — шумовка зацепила подбородок, оставив красную борозду, — генерал в Кларовых Варах.
Удары сыпались один за одним:
— Самка-головастик с мольбертом! Губернатор! Черная метка! Слежка! Сигареты «Друг»!
— Позвольте… Какие сигареты?..
Вместо ответа асур прыгнул, вскидывая шумовку над головой:
— То-о-о-о!
Змеиным языком плеснул планарник. Де Толль ушел в сторону, нога Джончега подвернулась, и шумовка бессильно загремела по плиткам пола.
Секунду повар стоял, по-крабьи раскинув лапы. На груди и бедре его расплывалась темная влажная полоса. Затем колени асура подогнулись, и он рухнул на пол.
«За что?!» — бился в его глазах немой вопрос.
— За антисанитарию, — объяснил де Толль. — На кухне тараканы, ножи грязные. — Он поднял один из клинков, брошенных в начале боя, и брезгливо поморщился. — А также за пропаганду азартных игр, за сокрытие налогов, за бездушие и цинизм! Запомни, гигант: кто с шумовкой к нам придет — от нее и погибнет.
Он достал батистовый платок и, став на колено, обтер лезвие планарника. Проделано это было с грациозностью танцора фламенко. Тончайшая ткань при этом осталась совершенно целой.
— Владислав Борисович! — с тревогой воскликнул Велька. — У нас минус две минуты!
— Сейчас идем, мой друг. — Он повернулся к асуру: — Джончег, у тебя есть шанс остаться в живых. Скажи, где вы прячете кабину гравилуча?
— Ты думаешь, я отвечу тебе, человек? Я презираю тебя!
— Сильва, сейчас у тебя нет одной ноги.
Это не страшно: заменишь ее протезом и будешь скакать на деревяшке, возясь у плиты на каком-нибудь занюханном пиратском бриге. Однако если ты лишишься двух рук, презирать станут тебя.
— Жаба с вами, люди. — Асур бессильно уронил голову. — Кабина в торте.
Близилось время финальной битвы. Двумя взмахами планарника де Толль снес ломоть торта, открывая крышку гравикабины.
— Останешься здесь, мой друг, — обернулся он к мальчишке. — Следи, чтобы асуры не ударили в спину.
— Ну да! — возмутился тот. — Как интересное, так все вам! А я, между прочим…
— Спорить с подружкой будешь, — сухо отозвался Владислав Борисович. — У кафешки на бульваре. Пойми, дружок, это не шутки: Джончег был опасен, а ведь он только гигант крови. Что же говорить о титаниде Утан?
— У меня есть пистолет!
— Не у тебя, у твоего кресильона. А ты о нем почти ничего не знаешь.
— Он мой друг!
— Хотелось бы верить. Слушай, парень: если не вернусь через десять минут, отправляйся следом. Но не раньше, слышишь? И держи ухо востро!
С этими словами де Толль шагнул в кабину.
Впервые за десятилетия унылой чиновничьей жизни он чувствовал себя живым. Старинная мелодия, звучавшая последние дни отрывочными нотами, намеками, полуфразами, полунамеками, вдруг развернулась, обросла словами:
Мой дедушка, старый, но добрый старик,
Мечтал, что я стану большим скрипачом.
И даже в далеком Милане
Я буду играть на концерте.
А внук его глупый закатывал крик,
Ведь он не хотел быть большим скрипачом.
Он плавать мечтал в океане
На старом пиратском корвете. [40]
Когда?..
Когда он упустил свой шанс?
Отказавшись ехать с наставником на Шаолинь-1?
Вернув билеты на Хаджаллах (хотя мог настоять и отправиться советником в мятежный мир)?
Открестившись от рискованного назначения послом на Версаль?
Компромиссы, полумеры, соглашения…
А ведь было время, когда подобно Вельке он мог сорваться за тенью приключения. Очертя голову броситься на помощь незнакомой девчонке, влезть в мальчишечью драку, отправиться в погоню за титанидой асуров. И что такое лайнер на Беренику в сравнении с возможностью самому менять свою судьбу?
Среди акул и альбатросов
Мечтал стоять он на борту
Слегка подвыпившим матросом
С огромной трубкою во рту.
Ничего не вернешь… Все ошибки, раскаяния, малодушия, тревоги — все в прошлом. Сейчас же есть лишь ускользающий клинок планарника в ладони, и в воздухе — едва ощутимый аромат горного молочая.