За всю свою жизнь Тая была лишь на одной проповеди.
После того как она скуксилась на остроте преблагого Полиграфа («Какие имена бывают у асуров? Софа Диван, Бомба Уран, Мира Небудет, Подзад Ногой»), тетка обозвала ее нахалкой и грешницей. А дома еще и выпорола.
Девочку это не особо огорчило. Ну не всем же быть праведниками, верно?
Стоя у календаря, Тая призадумалась. Что там тетка говорила об ухажере? Она, конечно, всякое ляпнет, но все же… Девочка выглянула в окно. Никаких мальчишек не обнаружилось. Вдали виднелись пустой плац, пыльная листва инжира, пустые дорожки стадиона.
Обманула, значит. Ну и ладно… Мальчишки вечно суются со всякими глупостями. А у нее дело есть.
Важное.
Как и у всякой уважающей себя девочки, у Таи была тайна. От матери ей досталась шкатулка из живых кораллов. Тая прятала ее в подземелье (чтобы тетка не нашла) и время от времени подкармливала живыми кузнечиками.
А последняя кормежка была… нет, в воскресенье она с новеньким познакомилась… в четверг Тилля избили…
В среду!
Неделю назад.
При этой мысли Тая совсем расстроилась. Кораллы жаль: память о маме и красивые очень. Если не навестить, с голоду помрут. Или каменные термиты их схомячат.
Значит, надо выбираться отсюда. Только вот как?
Тая еще раз проверила замки. О чудо! Одно из окон оказалось незапертым. Дальше все сложилось само собой. Прыгать Та и не думала: внизу метров двадцать, она дура, что ли? Схватила теткину рубашку (нервущаяся, немнущаяся, в кружавчиках — загляденье!), сунула в кройко-швейный аппарат. Его Фрося Тае подарила, чтобы к рукоделью приучать. Иногда он пригождался — вот как сейчас.
Лазерный нож исполосовал ткань рубашки в тонкие полосы, их Тая сшила в подобие веревки. Один конец к батарее, другой вокруг пояса, и — в окно.
Тая уперлась босыми пятками в стену и полезла вниз, понемногу стравливая веревку.
Ух, красотища! И, главное, все как на ладони!
Вон на плацу Уфимский мальчишек муштрует. Строй подпрыгивает и раскачивается из стороны в сторону, словно пьяная гусеница. Кадеты волокут стенд с агитшутером «Если завтра война-2». Внизу парень бетонку драит — чуть ли не под самыми Тайкиными ногами.
Вообще полы драить — занятие увлекательное. На каждой ноге машинка-уборщик вроде коньков или роликов. Катись себе и катись! Вот только ролики сами с усами, все норовят в стороны разъехаться. Не успела выключить — сама виновата. Тайка раз села на шпагат — мало не показалось. Потом неделю враскоряку ходила.
Мальчишка с уборщиками выделывал чудеса. И спиной катался и «елочкой», и «кончики с отверткой» делал. Молодец!
Та спустилась этажом ниже. Кирпичная стена кончилась, пошла оконная рама. Стеклопластик приятно холодил пятки. Надо будет окно потом протереть, а то Фросю Кондрат хватит: на стекле отпечаток босой ноги!
Ага, вот и карниз.
Тая обмотала веревку вокруг крюка и остановилась передохнуть. Оказалось, узел туники болтался на честном слове. Хорошо, вовремя заметила!
Чтобы не терять времени зря, Та пошла вдоль стены. Вдруг открытое окно найдется? Тогда и мучиться не надо, без забот спускаешься по лестнице и все.
Под ногами открылась заброшенная часть сада. Среди травы мелькало что-то белое.
Да не что-то!
Гостья. Дылда реблягушистая.
Занималась она чем-то странным: то подпрыгивала, широко расставив руки, то ходила колесом, а то вдруг начинала раскачиваться.
Это что, аэробика такая?
На самом деле танец Утан предназначался попугайчику на заборе. Тот покрутил головой, озадаченно чирикнул и улетел. Майя тут же бросила танец и принялась зарываться в землю. Полы безрукавки распахнулись, открывая шрамы на боках.
Стараясь ничем себя не выдать, девочка пошла обратно. Ее била мелкая дрожь.
Когда до крюка осталось несколько шагов, Майя заорала. От ее крика Тая оступилась.
Импровизированная веревка натянулась, как струна. Стена подпрыгнула перед глазами, бок ожгло болью.
«Мамочки! Мамочки! Мамочки!» — забилось в висках.
С тугим звоном узел лопнул.
Глава 15
ТИЛЛЬ БЬЕТСЯ НАД ВЕЧНЫМ ВОПРОСОМ
В подлости есть свое упоение. Горькое счастье, когда понимаешь, что в чем-то ты не такой, как другие. Выделяешься из толпы. Может, даже и в лучшую сторону, просто другие этого не понимают.
За окном разгоралось новое утро. Оглушительно орали попугайчики и воробьи. Птичий крик — музыка свободы, и тем острее Тилль переживал свое полувынужденное заключение.
В буднях великих строек, —
лилось из репродуктора, —
В огнях и звонах, созиданья звуках
Здравствуй, земля героев,
Доминион людей, могучих духом.
Вчера Тилль совершил глупость. Сам, своей рукой обменял уборочные наряды на сторожевые. Нет, понятно, что охранять музей лучше ему. Как ни крути, а пулю кто-то должен положить на место. Но торчать на посту в тоске и одиночестве, когда остальные кадеты увеличивают объем знаний и физическую подготовку… Это просто невыносимо.
За это утро Тилль многое передумал. О, сколько раз в мыслях умирал он геройской и мучительной смертью!
В мечтаниях Тилля Остров смывало гигантской волной. Он же сам, отбиваясь веслом от акул и скатов, плавал на утлой лодочке и спасал выживших.
Выжившими почему-то всегда оказывались Бурягин, Тая и новенький, Велька.