Тиллю подумалось, что в Майиной манере разговаривать есть некая странность. Раньше он ее не замечал. Но сейчас, дважды отказавшись от ее предложений, он стал видеть свою госпожу кактто иначе.
Свою госпожу?!
Что за глупость!
— Я достану шкуру, — изменившимся голосом ответил он. — Где она?
— В моей комнате.
— Но ведь это в чужом доме!
— Путь бабочки — нелегкий путь. Давай, головастик. И поторопись: время дорого, как паутичьи яйца.
Тилль попробовал каждое слово на вкус. Ничего крамольного… Но все же его не оставляло ощущение, что люди так не говорят.
То, что Майя над ним посмеялась, он понял, лишь поднявшись в ее жилище. Бородав выглядел так, словно только что выпил аквариум с рыбками, закусил всеми котятами и щенками мира, а потом съел всех своих родственников.
Бородав выглядел так, словно только что выпил аквариум с рыбками, закусил всеми котятами и щенками мира, а потом съел всех своих родственников. Его маленькие глазки с ненавистью следили за каждым движением Тилля.
Когда мальчишка подошел поближе, бородав выпустил из ноздри белесый кожистый пузырь. Покачавшись в воздухе, пузырь усох и оформился в еще один глаз. Теперь у бородава их было семь. И все на ниточках.
— Ничего, — сказал себе Тилль, — глаза не зубы, не страшно! — и шагнул к клетке.
Бородав выпустил на пол лужу желудочного сока. Ковер с шипением задымился.
Мальчишка отпрыгнул назад. Тварь словно ждала этого: по Тиллеву запястью сырым тестом шлепнул бородавий язык.
— Мама! — взвизгнул кадет.
Его крепко приложило о стальные прутья. Бородав подергал языком и так, и так, пытаясь затащить Тилля в клетку, но ничего не получалось. Мальчишка заверещал, отбиваясь.
Тут-то и появилась спасительная черная рука с газеткой.
— Фу! — приказал строгий голос. — Фу лизаться, плохая зверюга!.. Сидеть! Кто написал? Кто написал в доме, я спрашиваю?!
Бородав выпустил Тиллеву руку, отвернулся и принялся чесаться с демонстративным видом. Во все стороны полетели клочья слизи.
Черная рука открыла клетку и схватила животное за загривок:
— Плохой! Плохой!
Газетка обрушилась на бородавчатую морду. Чудовище зажмурилось, но не тут-то было! Газетка отыскивала самые уязвимые и — хуже того! — самые позорные места на его морде.
— Кормить не буду! Слышишь? В глаза смотри!
Окончив экзекуцию, негритянка повернулась к Тиллю:
— А теперь, молодой человек, потрудитесь объяснить, что вы делаете в моем доме.
Тилль замялся. Врать он не привык:
— Майя Утан послала меня за шкурой бородава.
— Зачем это?
— Чтобы стать смелым. А вы кто?
— Хозяйка я. Живу здесь.
Бородав, которого она придерживала за загривок, предупреждающе квакнул. Негритянка схватила его стебельковый глаз и завязала узлом.
Лишь сейчас Тилль понял, с кем встретился:
— Госпожа Ефросинья, это вы?! Простите!.. Я…
— Ладно, — смягчилась афроослябийка, — рассказывай все. Но только честно!
Лицо ее светилось изнутри. То ли снадобья титанов так подействовали, то ли дни, проведенные в единении с природой, но Ефросинья совершенно преобразилась. Все старушечье, скрюченное и кряхтящее ушло из нее. Скулы очертились ведьмовски, черты лица заострились, в глазах появилась диковатая косинка. По неопытности Тилль дал бы ей лет тридцать, не больше.
— Понимаете… — начал он. — Я влип. Очень влип. Я из музея амулет Кассада похитил… на удачу. Ну, чтобы мне везло. Чтобы эти все не издевались, ну и там…
— Доказать им решил? — понимающе кивнула негритянка.
— Ну, да… как бы! Но я же еще и чтоб для корпуса…
— Не ври! Бородава спущу, понял?
Тилль торопливо кивнул и сам себя возненавидел за это. Вот ведь характерец дурацкий!..
— В общем, амулет подействовал.
На соревнованиях — у нас соревнования с эмкаушниками были — я первый прибежал. Вот только кто-то заметил, что я типа жульничаю…
— Не «типа»! — строго заметила Ефросинья. — Как есть говори!
— Не типа, — покорно согласился Тилль. — Сжульничал я. А юнги меня подстерегли и… В общем, я им амулет сам отдал. Без боя, даже не пикнул. — Тилль вздохнул, вспомнив, как унижался перед юнгами. И ведь зачем? Только хуже сделал. — Они сказали, что я могу его обратно получить. Ну, амулет. Но для этого придется с ними встретиться и потолковать.
— А ты?
Тилль совсем поник:
— А я трус. Ребятам наврал с три короба — их из-за меня чуть патруль не сграбастал. И офицерам тоже. Парня из-за меня отчислили… А потом Майя… ну эта, которая здесь живет, взялась меня учить храбрости.
Бородав почти успокоился. Дремал, положив распухшую словно от множества пчелиных укусов, морду на тапку Ефросиньи. С уголка его губы стекала ниточка слюны, выжигая на ковре причудливый вензель.
— И как, научила? — поинтересовалась Ефросинья, почесывая зверя за глазом.
— Ага. Научила… Посоветовала ребят побольше взять, чтобы эмкаушники фортель не выкинули. Ну, и еще всякое… — Тилль переступил с ноги на ногу и покраснел. — А еще мы с ней ночью в Скалища летали. Что-то она там готовит. — И добавил изменившимся голосом: — У меня чувство такое… странное…
— Что за чувство?
— Не знаю. Будто я ребят… предаю, что ли. Вот когда Лютому докладывал о… ну, всяких происшествиях, это было правильно. Чтобы порядок, чтобы по закону. А если кому не нравится, так пусть ведет себя по-человечески!! — Фразу Тилль выпалил на одном дыхании. Видимо, не раз думано-передумано было все это бессонными ночами, когда в голове мысли кружатся, что осы над давленым виноградом… — А сейчас… Что-то ей от ребят надо. Что-то страшненькое…