Плосколицый, скуластый парень понурившись встал перед кадетами. В плечах он был, пожалуй, что и пошире полковника, но сейчас выглядел нескладным и жалким.
— Господина полковника…
— Молчать! Рот откроете для покаянного выражения. Это, кадет Бурягин, дело нешуточное. Пахнет трибуналом, отчислением и стыдом перед лицом товарищей.
Рота подавленно молчала. Шутки и в самом деле кончились. О том, как Тилль профукал талисман, знали все или почти все. Да, в драке. Да, против шестерых. Но Бурягин-то в чем виноват?!
Родился увалень на Чакотке-8, в большом аграрном мире. До корпуса работал в домхозе: пас камни. Чакотские валуны, если их хорошо воспитывать, годятся хоть куда: хоть на фабрику основным процессором, хоть на линкор вспомогательным.
Только следить надо, чтобы вирус не подхватили и чтобы не перегревались.
Чакотские пастухи — часовые идеальные. Камни требуют постоянного внимания: недоглядишь — или уползут куда-нибудь, или шпата полевого нажрутся. А то антиразмножатся слиянием: выгнал на пастбище полторы сотни валунов, возвращаешься, а под командой сорок утесов. Кто мог прошмыгнуть в музей мимо Бурягина?
— Четыре дня гаупвахты, — скучным голосом объявил полковник. — Бубен мы вам дадим. Будете, кадет Бурягин, молиться хоть Маме Булыжников, хоть Гранитному Хрену, но чтобы за эти дни талисман нашелся. Иначе — документы на отчисление.
Решение это кадетов потрясло. Мальчишки растерянно запереглядывались. Как же так? За драку с патрулем всего месяц без увольнительных, а тут практически ни за что — вылет из корпуса?
— Общественное порицание ему… — понеслось по рядам. — У, сволота!.. На раз-два!
Общественное порицание — вещь страшная. Где-то в глубине строя зародилось томительное ворчание. Окрепнув, оно прорвалось наружу:
— У-у-у! Су-у-ука!..
Щеку полковника дернуло нервным тиком. Офицер-воспитатель Уфимский засуетился было, закричал, забегал, но полковник остановил его повелительным жестом:
— Отставить, капитан. Пусть выскажутся.
Когда гул стих, полковник криво усмехнулся:
— Это все, чем вы товарищу помогли? Сявочье! Грош вам цена, господа курсанты. — И добавил: — О зачинщиках не спрашиваю: знаю, таковых не найдется. Репрессии начнутся завтра. Разойтись!
После поверки кадеты долго не могли заснуть. Сегодняшние «герои» подавленно лежали на кроватях, ожидая, пока разойдутся старшины и офицеры-воспитатели.
— Ну? — поднял голову Димка. — Что делать будем, ребя?
— Тиллю — темную! — отозвался жизнерадостный голос Витьки Хоббита. — Такую маленькую, аккуратненькую. Чтоб детства лишить.
Хоббиту полагалось ночевать в соседнем кубрике. К Димкиной компании он прибился из любви к приключениям. Об этом он уже не раз успел пожалеть. Приключений особых не вышло, а вот мороки — выше бровей.
— Тиллю-то за что? — удивился Ваде Михельсон, самый рассудительный из всей компании. — Что он такого сделал?
— Сделал? Не сделал! Он ничего не сделал! Пошел бы к Аленычу: так и так. Я пулю потерял, меня и гоните! Вместо Бурягина.
Ваде покачал головой:
— С граба рухнул? Ты говоришь, гоните… А я говорю, это из корпуса. Насовсем. Понимаешь?
— Ну, не знаю я… Пусть тогда вину искупит! Кровь сдаст или там почку для пересадки. Но что-то делать надо!
Мальчишки приумолкли. Уйти из корпуса добровольно… От друзей, офицеров-воспитателей — пусть и бывают гады вроде Уфимского, но и хорошие же есть! Волчин из третьего отделения, например, Ли Пын.
А стрельбища, тренажеры-истребители, механоиды и шаттлы? Тактические игры трех уровней виртуальности? Лаборатории и библиотеки? Спортивные праздники и парады? Вкус самоволок и летних лагерей, беззаботица ночных вылазок к морю и к старым гнездовьям паутиц?
Каждый из этих парней, за пять лет прошедший путь от салажонка-крота до полноправного кадета, был многим обязан корпусу. Отказаться от этой жизни? Вернуться в унылое луврское существование с перспективой работы на заводе или подводной фабрике?
— Уж лучше темную устроить… — вздохнул Ваде.
На стене вспыхнул золотистый блик от шкалы. Димка завозился, пряча сканер движения:
— Шуба, ребя. Идет кто-то!
Мальчишки нырнули под одеяла. Витька заметался: в кубрике особо не спрячешься. Разве что в корзину для грязного белья. Но она маленькая, да и набита до половины… Поэтому он прыгнул на первую свободную койку и накрылся одеялом с головой.
Двери разошлись, пропуская гостей.
— …вот здесь будет твое место, кадет, — послышался тенор капитана Уфимского. Офицер-воспитатель посторонился, пропуская Вельку. — К синтезатору прикреплю завтра. Больно мороки много.
— А белье?
— Перетопчешься как-нибудь одну-то ночь. Не помрешь. Солдат армии доминиона должен быть вынослив и неприхотлив. Ясно?
Велька стоял, прижимая к груди рюкзачок. Глаза у него были сонные.
— А ты чего застрял? — повернулся капитан к кому-то невидимому. — Давай, ножками, ножками… Как говорил Толстой: «Же ву ку, же ву фа пер [10] ».
— Со мной все в порядке, — отвечал Тилль деревянным голосом. — Устал просто…
— Вот и па де тру, кадет. Давай!
Уфимский собрался уже уходить, как вдруг заметил подозрительное шевеление.
— Оп-паньки! По-французски вуаля. А это у нас что такое?