Надо же куртку взять — холодно на улице.
С улицы ворвался в коридор ночной ледяной ветер, и дверь в кабинет захлопнуло порывом сквозняка. Сразу стало темно. Оконце за спиной, в конце коридора, давало слабый, серенький свет, и в воцарившихся густых сумерках квадрат двери, очерченный желтым электрическим сиянием, показался готовым открыться порталом.
Ох, какая фигня! И жуть какая. Может, ну ее, куртку?
— Девочка… — услышала Маришка далекий, встревоженный оклик, — девочка, ты слышишь меня?
Мам?ма… Ой, мамочки! Она ускорила шаг, решив, что куртку — на фиг, все на фиг, — скорее отсюда к людям! Но длинный коридор никак не кончался.
— Девочка! — короткая пауза, потом тот же призыв на английском. — Ты слышишь меня?!
И после короткого, похожего на ругательство словечка, снова на русском:
— Рыжий, будь оно все неладно, они нашли живую кровь и идут на прорыв! Я выхожу.
— Не вздумай! — рявкнул другой голос. Насколько первый был нежным и мелодичным, настолько же этот перекатывался близкими раскатами грома. — Кого они нашли?
— Девчонок. Некрещеных. Их сейчас увезут на эйт трэйсе …
— Пусть везут, — перебил второй. — Девчонок не спасти. А этим ты уйти не дашь. Хельг, ты сильнее их всех, даже с учетом кровавой жертвы.
— М?майлухт [25], Орнольф, ты…
Последовавший за этим поток слов был непонятен, но полон экспрессии, позволявшей однозначно определить их как ругательства.
Маришка уже забыла о том, что собиралась бежать. Разговаривали явно люди. И ругался человек. И речь шла о чем?то… блин, Чавдарова, опомнись, дура! Это тебе не шуточки, здесь все по?настоящему.
— Я сказал, не смей! — вновь прогремел второй голос.
— Вэгр булбох [26]… — уже спокойней ответил первый. — Я выхожу. Девчонок отобью, а эти пусть уходят. Потом поймаем…
— Эй, — осторожно подала голос Маришка, даже сейчас опасаясь говорить громко. Мало ли людей слышат голоса — это еще ничего не значит. А вот когда начинаешь с этими голосами разговаривать, появляется повод задуматься о здоровье, — эй, парни, это вы о каких девчонках?
То что услышала она в ответ, было сказано в унисон и квалифицировалось как ругательство в большинстве языков мира.
— Какого ж, брийн асву [27], ты не отвечала, когда я тебя звал, дура?! — этот голос безукоризненно красиво произносил даже явную нецензурщину. — Собирай подружек и бегите к шоссе! Минуете щит с названием, может, и спасетесь. Быстро!
Быстро? За Маришкой, помимо прочих достоинств, водилось одно наиболее полезное: она никогда не боялась показаться дурой. И возможно поэтому не раз попадала в дурацкие ситуации. Однако сейчас… все было серьезно. Ей казалось, что все серьезно, но как объяснить это девчонкам? Что им объяснять?!
Тем не менее она, не задавая лишних вопросов, бросилась к выходу.
— Подожди… — резко бросил все тот же красивый голос. — Возьми это.
Рядом с лицом засветилась тоненькая как нейлон серебряная ниточка. Один ее конец невесомо качнулся к ладони Маришки. Второй терялся в темноте.
— Беги!
И она побежала. Всем телом толкнула железную дверь, не чувствуя холода, выскочила на улицу. Здесь хватало людей, и света, и возбужденных голосов. Все было реально, все по?настоящему, если бы только не ночь, не пар изо рта, не странное для этого времени, для этого места общее оживление.
Девчонки, слава аллаху, в машину еще не сели, курили неподалеку. Только некурящая Анька забралась в теплое нутро «козлика».
— Ленка… — Маришка сделала пару шагов к подружкам, — Ася… девочки… Надо поговорить. С Анюткой тоже.
— О чем еще разговаривать? — весело пробасил Виталий Макарович, незаметно подошедший сзади.
С Анюткой тоже.
— О чем еще разговаривать? — весело пробасил Виталий Макарович, незаметно подошедший сзади. — Вроде, все решили.
У Маришки ноги подкосились. Чуть не упала. Дрожащими руками расстегнула чехол фотокамеры:
— Договоримся, как снимать будем. У нас же не мыльницы, не автоматика, все вручную выставлять надо. А на месте не до того будет.
Ленка пожала плечами, однако махнула рукой Аньке, вылезай, мол, и первой пошла к Маришке. Остальные потянулись за ней. И только Анька, дурища криворукая, возилась с дверцей «козлика», никак не могла понять, что там потянуть надо, чтобы открыть.
— Девочки… — снова выдавила Маришка. Виталий Макарович топтался тут же, с интересом поглядывая на ее камеру.
— Интересная техника, — заметил он в ответ на отчаянный Маришкин взгляд, — не наша, поди.
— Ага, — пробормотала она, — тут все на английском. Ленка… — и заговорила на английском же, кое?как, от волнения позабыв грамматику и большую часть словарного запаса: — Ленка, надо бежать. Здесь опасно. Нас хотят убить. Я точно знаю. Надо бежать к шоссе.
Больше всего она боялась, что придется давать объяснения. Прямо сейчас и прямо здесь на это не хватило бы ни сил, ни знания языка. А въедливая Ленка, она ведь непременно…
Въедливая Ленка только и спросила:
— С Анькой как быть?
— Ну ладно, девоньки, — Виталий Макарович сделал жест, как будто обнимая их всех, — время уже, давайте по машинам.
— Тикаем! — завопила Ленка.
Старое словечко, невесть как вынырнувшее из глубин ее памяти, из детства. Оно подействовало, как действует сигнал опасности на птичью стаю. Пятеро девчонок порскнули с места, проскочили под руками председателя и понеслись вдоль по улице, так отчаянно, как будто сдавали «хвосты» по физкультуре.