И конечно он был прав, а Орнольф совершенно напрасно переживал по поводу Маришкиной безопасности.
А с магами из ИПЭ она порой чувствовала себя диковинным животным, которого ученые наблюдают в различных условиях. Чары совсем не походили на магию, но маги изо всех сил пытались понять, что же это такое. Маришка же давала им предостаточно материала для изучения.
И все равно, даже понимая все это, она всякий раз с замиранием сердца слушала план очередной операции. И с радостным недоверием прислушивалась к чувству причастности, раньше почти незнакомому. Учась на журфаке, Маришка сознавала свою общность с остальной журналистской братией, и ей равно приятно было выслушивать как похвалы в адрес СМИ, так и ругань, которой было значительно больше. Приятно, потому что она знала, что уже вошла в большую, пусть и недружную семью. Что, какими бы словами не называли журналистику и журналистов, какая бы грызня не шла внутри этого громадного клана, для нее, Маришки, с некоторых пор существуют понятия «свои» и «чужие». И она — своя. И от чужих, если понадобится, ее всегда защитят. И… и вообще. Вот.
Совсем иначе чувствуешь себя, сидя в укрепленной заклинаниями машине ИПЭ, в последний раз прокручивая в голове основные детали задания. Здесь не просто «свои», здесь от своих может зависеть жизнь, и «чужие» зачастую смертельно опасны. А ощущение того, что ты отличаешься, действительно отличаешься от других людей не сравнить с чувством превосходства, которые испытывала Маришка когда?то, предъявляя удостоверение корреспондента.
Нет. Теперь она не считала себя кем?то вроде члена масонской ложи. Просто знала: она — другая. И превосходство ни при чем.
Макс подарил ей диск с записями песен ипэсовцев — их много оказалось, песен, и совсем старых, годов еще пятидесятых, и новых, современных, отчаянных.
Старые были лучше: о боях, о любви, о том, что нужно защищать свою Родину и все такое. Наивно, да. Ну и что? Маришке все равно нравилось. И юморных песен раньше писали куда больше. А еще — про экологию.
Новые песни были страшные. Как и жизнь, наверное.
И содрогаясь, в пластмассу закованы,
воют в витринах голодные клоуны,
дико скрежещут их желтые пальцы о бледный порог.
Клоуны бьются, выбраться рады бы —
и провожают жадными взглядами
длинный багровый трамвай,
проползающий в ночь, как холодный хот?дог. [45]
Маришка возвращалась домой, смотрела на окружающую ее роскошь и где?то в глубине души начинала понимать, почему в ИПЭ так не любят Паука и Касура. Когда голова еще гудит от заклинаний, а перед глазами мельтешат сцены последнего боя, когда в наушниках гитарные струны звенят о том, что ты бессмысленно погибнешь, защищая людей, которым это не нужно… в такой ситуации чертовски раздражает сознание, что два могущественнейших чародея пальцем о палец не ударят, чтобы сделать хоть что?то! Маришка не знала, что именно. Не все, наверное, упиралось в магию и деньги. Но и того и другого отчаянно не хватало.
Однако проскальзывала на краю зрения полупризрачная тонкая фигура, прекрасная, как белая ночь, и против воли Маришка оборачивалась, искала взглядом струящийся черный шелк волос, сияние бледной кожи, и улыбалась в ответ на его улыбку.
Он осторожен стал, Альгирдас Паук. Даже дома не расплетал тонкую сеть отвода глаз. Оставался неслышим и невидим, пока не убеждался, что Маришка одна, что никакие гости не вертятся рядом с ней.
— Поужинаешь с нами? — спрашивал Альгирдас.
— Если ты поужинаешь с нами, — подначивала Маришка.
Он никогда не ел, все так, но последние дни не чуждался составить им с Орнольфом компанию за столом. Запахи кофе и хорошего табака стали для Маришки самыми любимыми. А еще она не раз ловила себя на том, что на сердце теплеет при взгляде на бутылки с коньяком. Ей?ей, даже если этот коньяк не имел ни малейшего отношения к тому, который любил Альгирдас. Просто… ну, цвет?то, в общем, похож.
И в память сразу приходит круглый бокал, на дне которого светится темно?янтарная влага. Один из моментов, которые смущали Маришку, несмотря ни на что, хотя она уже язык стерла напоминать себе, что нужно шире смотреть на жизнь. Орнольф греет бокал в ладони, а Паук, привычно расположившийся у ног датчанина, время от времени обхватывает его ладонь длинными пальцами и делает маленький глоток.
Он сам не может согреть коньяк до нужной температуры. Все дело только в этом. Да. Холодные руки, весь холодный, это Маришка помнила еще по тем объятьям в башенке на Меже.
Дело только в этом. Только в этом!
Идеально дополняющие друг друга противоположности, сила и мощь, а рядом утонченное до издевки изящество… но — ведь оба мужчины! Почему же ничего в душе не противится, когда фарфорово?бледная рука тонет в широкой ладони, когда губы Орнольфа касаются тонких белых пальцев с идеальным маникюром на острых ногтях, почему нет сил отвернуться от сплетающихся рук, и сплетающихся взглядов, и смешавшихся рыжих и вороных прядей — проблесков пламени в черном, шелковом сиянии?
Они не люди. Люди такими не бывают. Такими… идеальными.
От этого все становилось как?то проще.
Дивным существам позволено больше, и, возможно, в Волшебной стране такие отношения в порядке вещей. Так чего ради изменять себе в тварном мире?