— Все правильно, — Альгирдас медленно поднялся. Несколько секунд смотрел на Макса сверху вниз, а потом вдруг наклонился и легко погладил его по щеке, — окагэсамадэ [78], Максим! Эраи! [79]
Вау! Маришка с Дюхой переглянулись, едва удержавшись от того, чтобы не засмеяться. Так стало легко. Так радостно.
Альгирдас бесшумно выскользнул в ночь. Макс сменил цвет с красного на пунцовый. Это же он сейчас дурел от радости, только, наверное, сам этого не понимал. Хотелось надеяться, что не понимает. Он наверняка думает, что Паук повел себя возмутительно, с точки зрения Макса Паук почти всегда ведет себя возмутительно, и Макс, слава богу, не понимает, как сильно и безнадежно он в Паука влюблен. Зато со всех остальных, по крайней мере за себя с Дюхой Маришка могла ручаться, мгновенно слетела душная пелена безнадежности и страха.
— Эмпат в отряде, — проворчал Орнольф, ни к кому конкретно не обращаясь, — это сущее бедствие.
Что правда, то правда. Безудержно улыбаясь, Маришка закурила. Макс, не спросясь, вытащил сигарету из ее пачки, прикурил от уголька и глубоко затянулся.
— Какого хрена он прикидывается педиком, а?! — жалобно воззвал он к Орнольфу. — Мы же знаем, что он вампир! Что за удовольствие корчить из себя… блин…
Орнольф весело фыркнул. Воздвигся на ноги — громадный, в темноте и вовсе безразмерный, — подхватил свою куртку и вышел вслед за Альгирдасом. Вскоре его голос неразборчиво послышался откуда?то снаружи.
Маришка выглянула, поманила Макса, Дюха тоже подлез поближе. Сквозь прозрачный полог, они видели две черных тени на фоне темного неба. Через минуту тени слились в одну.
— Кто скажет, что они любовники, — пробормотал Дюха, — в того я первый брошу камень. Такой большой, какой смогу поднять, а я один раз чуть «тойоту» не поднял. Но, знаешь ли, Макс, того, кто скажет, что они не любовники я просто убью на фиг. А ты никак понять не можешь, — закончил он без всякой логики.
— Хорошо сказал, — буркнул Макс, совершенно случайно стряхнув пепел прямо на штаны Дюхе, — мощно задвинул! Внушает!
ГЛАВА 3
— Ты не перестаешь меня удивлять. Что еще тебе известно о смертных такого, чего ты знать не должен?
— У мечты есть имя, — с улыбкой отозвался Альгирдас и встал так, чтобы Орнольф загораживал его от любопытных взглядов из шатра. — Смертные тоже мечтают. Конечно же, я многое о них знаю. Но понять, а тем более рассказать могу не всегда, и только на нашем языке. Они мечтают не только об ужасах, знаешь… о чудесах тоже.
— Ну, это ты дал понять более чем доступно, — Орнольф хмыкнул, — чудотворец… Никак не могу привыкнуть к тому, что ты — высокий фейри. Владыка Ду'анн алла.
— Не привыкай. Должен же хоть кто?то считать меня человеком. Кстати, высочайший владыка Гуанду справлялся насчет тебя.
— М?м?
— Он почел бы за честь видеть тебя среди своих рыцарей. Хочешь стать высоким фейри, а, рыжий? Тогда у верности будет имя Касур.
— Ты это серьезно?
— Да.
— А ты сам хочешь…
— Да.
— Мог бы и подождать, пока я спрошу.
— Зачем? Я же знал, о чем ты спросишь. И, отвечая на третий вопрос, Орнольф, нет, я на твоем месте не выбирал. У меня не было выбора. Я — высокий владыка, но высочайшего просто нет, а если он когда?нибудь появится, его будут звать Ду'анн алла. Вот такие дела… Я немного устал, рыжий.
— В переводе с паучьего на общепринятый это означает «с ног валюсь», — ворчливо заметил Орнольф, слегка одуревший от услышанного, — пойдем?ка спать.
Альгирдас мотнул головой и сел на землю, прислонившись к переднему колесу внедорожника:
— Не настолько устал. Просто посижу тут. Недолго. У тебя пар изо рта идет, на улице холодно да?
— А ты не чувствуешь? — Орнольф присел рядом.
Автомобиль был чистый, словно только что из салона, как будто не он изо дня в день колесил по самым неуютным и диким краям. Появилась дурацкая мысль, как бы не запачкать его пропылившейся курткой.
— Я велю рабам почистить твою одежду, — пробормотал Альгирдас. — Сейчас, только покурю…
Сигарету у него Орнольф без лишних слов отобрал. Альгирдас даже спорить не стал. Закутался поплотнее в плащ, как будто тоже замерз, и почти сразу заснул. Выключился. Усмехнувшись, Орнольф шуганул засуетившихся рабов, взял Паука на руки и отнес в шатер.
…Последнее время Хельг снова стал спать. Нечасто. Раз или два в неделю. И недолго. Но по сравнению с его обычным бессонным графиком даже раз в десять лет было бы много.
Он уставал. Слишком напряженно работал, а восполнить затраченные силы было нечем. Пригодные для еды фейри заключили с ним мир, пригодные для еды люди — даже если не брать во внимание то, что Хельг лишь в самых крайних случаях соглашался есть людей — все были необходимы, каждый на своем месте. В пищу?то годились только маги и жрецы, а по нынешним временам и те и другие были нарасхват.
Орнольф без раздумий отдал бы Хельгу всю свою кровь, он бы жизнь ему отдал не задумываясь. Но то, что связывало их двоих — трепетное и великое таинство, квинтэссенцию любви, невозможно было извратить, низвести до обычного кровопийства. Просто не получилось бы, даже согласись они оба с тем, что это необходимо. Зато Орнольф мог присматривать за ним, а это уже немало. Паук за тысячу с лишним лет разучился уставать, не умел определять степень утомления… и не вернись Орнольф сегодня, Хельг продержался бы и эту ночь, и следующую, если бы понадобилось. Он?то искренне верил в то, что не настолько устал, чтобы заснуть, но вот, пожалуйста, на минуту расслабился — и тут же отключился.