— Зашли на минуту, — ответил Орнольф. Добрый, хороший, замечательный Орнольф, всегда готовый спасти жертв Паука, даже если сам мечтает притопить их поглубже! — Уже уходят.
Сказал, как будто вычеркнул их троих. И пошел к Альгирдасу.
Тот заглянул ему в лицо, в беспросветной синеве взгляда мелькнуло что?то кошачье, и закрыл глаза, когда Орнольф обнял его за талию, мягко притянув к себе.
— Давно ты вернулся?
— Уже устал ждать.
— Нашел что?нибудь?
— Что?нибудь, любовь моя. Нечто, что тебе понравится.
Их поцелуй, мимолетный как тень от падающего листа, мог растопить ледяную глыбу. Столько тепла в коротком прикосновении губ. Как же они любят друг друга!
— Вы долго будете пялиться? — буркнула Маришка, ткнув Дюху в бок. — Неясно что ли — не до нас сейчас.
Закрывая дверь, она думала, что если Дюха или Макс скажут что?нибудь, какую?нибудь мерзость, она убьет обоих.
Они не сказали. Ничего. И Маришка их не убила.
Макс заглянул к ней, когда она просматривала почту.
— Ты прикинь, они уехали! Куда?то на юг, вдоль берега. Представляю себе! — он прикурил две сигареты, одну протянул Маришке. — Я телефон в машине забыл, а он же с маячком. Как думаешь, Орнольф, когда его найдет, не подумает, будто мы шпионим?
— Кино обсмотрелся, — буркнула Маришка. — Орнольф не дурак и не параноик. Долго бы вы тут прожили, если б шпионили?
— Не знаю даже, — лейтенант Адасов вздохнул, печально глядя на струйку дыма, — Чавдарова, вот ты же маг, да? Ты скажи, это какое?то воздействие? Приворот? Что с этим делать?
— С чем, Макс?
Все она поняла. И так отчетливо вспомнила то, что они успели увидеть в гостиной, что аж зажмурилась, стараясь прогнать воспоминания.
…Большая загорелая рука на девически тонкой талии обнимает с осторожной нежностью. Пальцы пробегают по пояснице, и их ласковое прикосновение заставляет Альгирдаса податься вперед, прижаться к Орнольфу бедрами, гибко прогнуться, подняв лицо для поцелуя.
— С чем? — переспросила Маришка еще раз, мучительно краснея.
— С этим. Это же ненормально. Я эти два дня ни о чем больше думать не мог, и Дюха тоже. Блин, Маришка, они ведь не желают нам зла, я знаю, я же эмпат, но как так получается, что все хуже и хуже? Мне сны снятся, — он помолчал, — так не должно быть.
— Максик, — Маришка глубоко затянулась, — нет никакого приворота, никаких заклинаний. Все у тебя в голове, но это нормально. Честное слово, нормально. Хочешь, я сделаю так, чтобы тебе ничего не снилось?
— Хочу, — печально сказал Макс.
— Тогда иди спать.
Хочешь, я сделаю так, чтобы тебе ничего не снилось?
— Хочу, — печально сказал Макс.
— Тогда иди спать. Больше никаких снов, обещаю.
— Спокойной ночи, — Макс погасил в пепельнице сигарету, пошел к дверям и уже на пороге остановился: — Ты уверена, что это нормально?
— Уверена, — улыбнулась Маришка.
Дверь за Максом закрылась. Мягко щелкнул автоматический замок.
Забыв о почте, Маришка бессмысленно смотрела в монитор, машинально выпевая заклятие спокойного сна. Для Макса и, на всякий случай, для Дюхи. Командир ведь не придет и не попросит. О таком — точно не попросит.
Заклятие было несложным. И думалось Маришке не о чарах. А если о чарах, то совсем не о тех.
Они ничего не стыдятся. Им нечего стыдиться. И Маришка знала: расскажи она Орнольфу о том… о том, что говорят о них, он даже не рассердится. Он, может быть, удивится, потому что наверняка они с Пауком даже представить не могут, что кто?то посмеет мешать с грязью их любовь. Потому что это невозможно — грязь невозможна там, где сердце плачет от хрустальной чистоты и нежности. Орнольф не рассердится, он удивится, он засмеется, он скажет: «Что нам за дело до них? Что нам за дело до всего мира? Ведь мы — это мы».
Орнольф скажет это другими словами, но именно так. И будет прав. Однако как объяснить это Максу? Как объяснить командиру? Как… что сказать тем ипээсовцам, которые на свое счастье или беду видели Паука в Прибрежном? Видели его с Орнольфом, а сейчас пачкали слухами и пересудами, грязными словами, еще более грязными мыслями. Им не нужно ничего говорить, объяснять бесполезно, да и не знает она, как это объяснить.
Просто… обидно. Очень.
ГЛАВА 10
Она уже заснула и видела сон. А может быть, засыпала, думала, что спит, и не отличала сон от яви. От яви ли? А почему нет? Ведь не могла же Маришка придумать такое.
Она видела их на берегу, видела Альгирдаса, прекрасного, как божество океана. Его тело светилось в темноте, и светился океан, и волны обнимали его, пытались удержать, стелились под ноги — счастливые, что могут прикоснуться к совершенной красоте. А Паук только смеялся над ними, гибко изогнувшись, отжимал длинные волосы, и кожа его была соленой от океанской воды… и он перестал смеяться, когда Орнольф подошел ближе.
Никогда не видела Маришка, чтобы Орнольф целовал его так наяву. С нежностью, но нежностью властной и жадной, языком раздвигая податливые губы, врываясь в рот, прикусывая нежную кожу.
А пальцы с острыми черными ногтями впивались в спину датчанина, оставляя тонкие, кровавые полоски.
Орнольф ласкал Альгирдаса. Его ладони, знающие наизусть каждый сантиметр этого прекрасного тела, исследовали его, открывали заново. Снова и снова заставляя Паука тихо, задыхаясь, повторять одно только имя: «Орнольф… Орнольф… А?а?ах…»