Его поняли.
— Альгирдас… — начала было оправдываться Маришка.
— Брэлл мвирэ! [72] — резко оборвал Паук, тряхнув мокрыми волосами, на которые уже начал налипать всякий гадкий мусор. — Брэлл съяньшэ [73], — прошипел он, глянув на Макса.
Похоже, предполагалось, что после этих слов Маришка с Максом пойдут биться головой о камни. Ей действительно захотелось сделать что?то подобное, несмотря на то что языка Ниэв Эйд она не знала и о смысле сказанного могла только догадываться.
Паук уходил, не оглядываясь. Шел как всегда легко, ни облачка пыли не поднималось из?под высоких сапог, но почему?то создавалось впечатление, будто он вбивает в землю каждый шаг.
Очень злой Паук.
Слава богу, он успел хотя бы отмыться от взрослых алиенсов, то есть, от того, что осталось от взрослых алиенсов, после заклинания «плаекх'ха?бао», а то был бы сейчас еще злее. По десятибалльной шкале Чавдаровой?Адасова, эта злость тянула на шестерочку. А вот, например, восьмибалльная злость включала в себя ломание всего, что ломалось, и разбивание всего, что разбивалось. Все не ломающееся при этом подвергалось агрессивной обработке с целью сломать и, насколько успела понять Маришка, без помощи Орнольфа или нескольких убийств такая злость не проходила. Злость на пять баллов выглядела великолепно, была малоразрушительна и опасна, в основном, только для врагов. Злость до трех баллов включительно была нормальным состоянием Паука. А шесть баллов — это миленькая перспектива провести время, оставшееся до воссоединения с Орнольфом и Дюхой в обществе Паука безмолвствующего и угрюмого, как сыч.
Да, была еще злость на десять баллов!
И бесконечная выжженная пустыня вокруг — прямое следствие одного?единственного приступа такой злости.
— Я же говорил, — пробормотал Макс, пока они тащились следом за Альгирдасом, — не надо было туда лезть.
— Без тебя знаю.
— Как он без машины так быстро добрался?
— Как?как, — Маришка снова ощутила укол совести, — через Межу.
Оставшиеся десять минут Макс задумчиво молчал. Может, пытался без подсказки сообразить, как можно ходить через Межу, когда ее нет уже шесть с лишним месяцев?
Можно было, и Маришка даже знала, как это делается, только у нее не хватило бы сил на такой подвиг. Особенно, если спешить, как спешил Альгирдас. Орнольф, тот, пожалуй, мог, но ему эти полкилометра дались бы таким трудом, что по прибытии на место от чародея оказалось мало толку. А Паук… ну, он мастер. Гроссмейстер. Орнольф говорит, что Паук всегда, еще в детстве умел «уходить» почти моментально, как выключатель поворачивал. «Уходить», значит отпускать душу… это что?то вроде медитации, только иначе, в общем, нормальный человек так вообще не сможет, а специально обученным на это требуются часы, если не дни глубокого сосредоточения.
Требовались. Раньше. Когда душе было куда идти.
Сейчас, с одной стороны, стало удобнее. Куда бы ни устремилась душа, за ней неизменно последует тело. С другой же стороны, обремененная плотью, душа никуда устремиться и не может, хоть из кожи вон вылези.
Из кожи вылезти как раз и не получается. Ни у кого, кроме Альгирдаса. Тот — ага вместе с телом, и — того. Куда захочет. Но одно дело уходить на тонкий план тонкой же составляющей, и совсем другое — идти туда во плоти. Результат, ну, никак не оправдывает затраченных усилий.
Сегодня оправдал… Правда, сейчас Паук, наверное, думает, что лучше бы Маришку с Максом там, в пещере, съели живьем, всем бы легче стало. Фиг вам — легче! Их бы не съели, а вселились, чтобы потом в их телах прийти к другим людям, и уже там вылупиться. Во всяком случае, в кино было как?то так.
Но ведь эти твари не из кино, правда? Не может быть такого, чтобы они были — те самые.
Собственно, «через Межу» — это были теперь просто слова. Сама Межа — Идир, грань между миром тварным и волшебным, — исчезла.
Конец света. Он случился. Правда, не тот, что был запланирован в «Откровении», только прелюдия к нему, но от этого нисколько не становилось легче.
А ведь это лето было лучшим в ее жизни. В этой жизни, в этой реальности, куда придумал ее Олег. В жизни другой, прежней, ее лучшим летом, лучшим годом был тот, когда они любили друг друга. Ну, а здесь — здесь вот так.
Нет, правда. Нынешним летом Маришка с некоторым удивлением признала, что она существо приземленное и очень любит деньги. Странно, что пока у нее денег не было, не было и особой любви к ним, а вот как только они появились… деньги, о каких она даже и не мечтала никогда.
Вслед за признанием факта своей приземленности появились и другие мысли на ту же тему. Так, например, Маришка вспомнила, что Артур говорил, будто бы Альгирдас — это мечта, эйслинг [74]. И благородные фейри, немногие из них, с кем довелось познакомиться, они тоже говорили, что у мечты есть имя — Ду'анн алла. Не понять, то ли смеялись они над Альгирдасом, то ли всерьез… В общем, Маришка решила, что ничего они не знают — ни Артур, ни фейри, — жизни они не нюхали. Настоящая мечта — это деньги, а когда они есть, есть и все остальное.
И сразу поняла, что ни фига подобного. Все есть, да, кроме Паука. Ну, то есть не именно вот Альгирдаса Паука, потому что кто из людей его видел?то, а чего?то такого же недостижимого. Прекрасного и недоступного. Чего?то, к чему душа тянется, всю жизнь тянется, даже у тех, кто об этом не знает, но когда, вроде бы, уже дотянулась, оказывается, что нет, что Паук по?прежнему далеко, хоть и близко.