— О какой еще работе? — прошипел Паук, сразу растеряв веселость и язвительность.
— Да в рюкзаке у меня, — Орнольф кивнул в сторону выхода. — Там, во дворе, рюкзак, а в нем плащ. Дигр мне его отдал и скончался от переживаний. А если он умер, значит ты жив. Иначе мой братец не дождался бы смерти.
— Братец? — переспросил Паук брезгливо. — Ты так его называешь?
— Я его называю Жирным Псом, — теперь для Орнольфа настало время улыбнуться, — а ты ревнуешь. Показывай, где тело. Пойдем, Хельг, пойдем, я и сам найду, но на это время уйдет. Лучше уж ты меня проводи.
— Там Сенас, — серьезно предупредил Паук.
— Где?
— В моем теле. Долго объяснять. Выпускать я его не собираюсь, а что делать с ним не знаю. Его в часовне похоронили, мне туда не попасть.
— Слушай, я, конечно, всегда знал, что ты мастер выкидывать всякие фокусы… — Орнольф озадаченно взъерошил короткие волосы, — от тебя всего можно ожидать, но… нет. Не понимаю. Как Сенас оказался в твоем теле? И почему ты бродишь здесь тенью отца Гамлета? И что не так с часовней? Где она?
— Пойдем, — вздохнул Паук, — покажу.
Идти пришлось довольно долго — через весь первый этаж замка, а тот, несмотря на компактность, оказался совсем не маленьким.
— Грязища у тебя тут, — недовольно заметил Орнольф, — пыль вековая. Ты же всегда был чистюлей.
— Дурак.
Волна ностальгических воспоминаний снова заставила улыбнуться. Вот он Эйни, весь как есть, ничего не меняется ни за десятилетия, ни за века. И словно принесенные на гребне этой волны, к вискам щекотно прикоснулись невесомые нити паутины.
— Глаза закрой, — буркнул Паук, — мне так легче.
Орнольф послушался. И встал, споткнувшись. Пыльный коридор с висящими на стенах грязными, ободранными тряпками, преобразился. Засиял полированный камень. Брызнули краски с гобеленов и шелковых знамен. Легкий сквозняк принес откуда?то ароматы незнакомых цветов и трав.
— Все понял, — поспешил заверить Молот Данов, прежде чем Паук выскажет очередное нелестное замечание, — смотрел не под тем углом. Сейчас исправлюсь.
— А ты еще умеешь смотреть правильно? — в призрачном голосе звучал нескрываемый скепсис.
— Я уже умею, — уточнил Орнольф, — долго объяснять.
Сейчас исправлюсь.
— А ты еще умеешь смотреть правильно? — в призрачном голосе звучал нескрываемый скепсис.
— Я уже умею, — уточнил Орнольф, — долго объяснять. Слишком много всего случилось за время второй мировой.
— Да, — без особого интереса обронил Паук, — смертные опять воевали. Я что?то такое слышал…
Датчанин вспомнил груду скелетов во дворе замка и почел за благо не углубляться в военные темы.
Шелковые ниточки паутины исчезая скользнули по коже. Орнольфу захотелось поймать их, удержать, и вместе с ними удержать теплое чувство. Пусть ненадолго, но между ним и Хельгом снова протянулась волшебная нить.
— Поверить не могу, что ты пришел, — еле слышно проговорил Паук. — Теперь не знаю, что и думать.
— Не думай, — отмахнулся Орнольф. — Это часовня?
Потом до него дошло, и он застыл на пороге:
— Что значит, не знаешь, что думать? Ты не ждал меня?
— Сегодня нет. И вообще не ждал. Вон он гроб, видишь, пылью зарос.
Да уж, внутри просторной часовни было по?настоящему грязно. Хоть как смотри, под любым углом, эти пыль и запустение не были иллюзией.
Что там Хельг сказал? Что не может сюда войти? Грязи боится? Инфекции?
Орнольф хмыкнул и перешагнул порог. Из?под подошв поднялись клубы пыли. Захрустела под ногами каменная крошка.
— Домовина у тебя какая?то… затрапезная, — рыжий разглядывал простой деревянный ящик, намертво забитый гвоздями.
— Это не мое, — Паука было не видно, остался только голос, — это Сенаса. Не трогал бы ты его.
— Почему?
— Он может освободиться.
— Если за столько лет не освободился, — рассудительно заметил Орнольф, — значит и сейчас не вылезет.
Он положил ладонь на крышку и медленно поднял руку. Гвозди со скрипом начали выходить из старого дерева. В нос ударило чудовищной вонью… и такой же чудовищной была вдруг осенившая мысль: «Если изнутри так воняет, что осталось от тела?»
Пробормотав очищающее воздух заклятье, Орнольф сбросил с ящика крышку, и наружу из домовины рванулась густая, тускло блестящая масса черных волос. Слежавшихся, грязных, похожих на огромную нечесаную кудель, до которой добрались кикиморы.
— Рыжий, скажи мне, призраков может тошнить? — бледно поинтересовался Паук.
— Думаю, может. Ты такой впечатлительный, Эйни! — Орнольф не удержался от шпильки, хотя чувствовал себя не лучше. Всякое видал, подумаешь, волосы, но там, под ними должен быть… о, Господи, там должен быть Хельг!
Он едва успел отвернуться от гроба, чтобы не стошнило прямо внутрь.
— Ты такой впечатлительный… — немедленно отыгрался Паук.
Орнольфу показалось, что сказано это было просто по обязанности.
— По крайней мере, — произнес он, стараясь, чтобы голос звучал бодро, — мы знаем, что ты… что оно… кхм… живое. Относительно.
— Что ты собираешься делать?
— Взглянуть.
Прикасаться к «этому» Орнольф точно не собирался. Отошел на пару шагов и действовал теперь только с помощью чар. Морщась, он перебросил основную массу волос через верхний край домовины, так, что стало видно заполняющую ящик землю и тело, лежащее в земле вниз лицом. Одежда за десятилетия не только не истлела, но даже не потеряла вида. Эйни — еще тот щеголь, он даже в гробу оказался в одеяниях фейри. А под левую лопатку был вбит деревянный кол, срезанный так, чтобы за него нельзя было ухватиться. Странно, почему, проделав эту операцию, не сделали всего остального?