Хельг встал, вытирая руки о штанины, и растерянно сказал:
— Он такой же, как ты.
— Нет, — доказывал потом Орнольф, потом, когда никого рядом не было, ни любопытных глаз, ни слишком чутких ушей, — он не такой. Он — жирный, подлый пес.
— Ты не жирный, — согласился Хельг, — если только не стал жирным за лето. Но у него твое лицо и голос твой, как это может быть?
— Мы близнецы.
— И ты не сказал мне?
Орнольф не знал, чего в нем сейчас больше — злости или стыда. Хотелось поколотить Хельга, чтобы не хватал руками что попало. Хотелось самому себе дать промеж глаз: сразу надо было сказать, кем приходится ему Дигр.
Близнецы, но не братья. Братья — это родство крови и родство духа, а тут не пойми что, дрянь какая?то и злоба непреходящая, и брезгливость пополам с черной завистью. Грязь, одним словом. Син сказал, что так бывает и бывает часто. Что близнецы — как черное и белое, ненавидят друг друга, различаются настолько, что стремятся к взаимному уничтожению, — так бывает у людей и у богов. Обычное дело. Син сказал, что они разные, и что Дигр станет конунгом, так решил Гуннар. Хрольфа отец считает сыном. Орнольфа — нежеланным и нелюбимым подменышем. И Дигр умрет в свой срок, а Орнольфу суждена жизнь вечного бессмертного странника, и лучше будет, если выйдя из Ниэв Эйд, они никогда не встретятся. Еще Син сказал, что каждый из них зачем?то нужен в мире. И что путь Орнольфа он видит так ясно, как будто оглядывается на собственную жизнь, но и Дигр… Син, конечно, называл его Хрольфом… Дигр, Жирный Пес, тоже сделает многое, просто деяния его пока еще сокрыты от глаз.
Син сказал, что… нет, дальше рассказывать нельзя.
— Держись подальше от Дигра, — хмуро посоветовал Орнольф. — Просто держись подальше.
— Значит, он не получит имя? — спросил Хельг. И добавил, не дожидаясь ответа: — Зато теперь я знаю, почему ты называешь его Дигром. Он друцкис — толстяк. Вы ведь не похожи, да? Только лица и голоса, а так — совсем разные. Я догадывался, что тебе плохо дома, но ты никогда не рассказывал. Почему?
— Тебя послушать, так ты тоже доволен тем, что слепец, — буркнул Орнольф. — Подрастешь — поймешь.
— Ладно, — согласился Хельг, — буду расти. Наставник Син пообещал тебе жизнь такую же, как у него. Ты тоже станешь наставником?
Это была смена темы — очень хорошо. И это был неожиданный вывод, предположение, которое Орнольфу в голову не пришло. А ведь, действительно, слова Сина можно было истолковать и таким образом. Жить в Ниэв Эйд, учить детишек бою и ворожбе, рассказывать им про фейри — звучит заманчиво. Если останется возможность воевать и ходить в походы.
Эйни лишь скривился пренебрежительно. Дети — фу?у! Тупые и шумные, им все нужно объяснять по тысяче раз, но и в тысячу первый они все равно путаются в нитках силы и делают из заклятия кляксу, и не умеют отличить лиетувенса от альпа, а мару от хордевы. Орнольф возразил, что дети отнюдь не тупые, просто им все нужно объяснять трижды и разными словами. Так же, как взрослым. Хельг не поверил. Ну, он мог позволить себе недоверие — лучший ученик, любимчик Сина и проклятие всех остальных наставников.
Как бы там ни было, неприятная тема, скользкая дорожка откровений осталась в стороне. В тот день к ней больше не возвращались. И в следующие — тоже.
Орнольф тем же вечером отыскал Дигра, убедился, что никто не слышит их, и сказал:
— Еще раз увижу тебя рядом с Альгирдасом, и все узнают, почему ты изводишь его.
Ты меня понял, пес?
И то, что Дигр даже не попытался изобразить недоумение, не стал спорить, а непритворно испугался, было хуже всего.
Хуже, чем растерянный голос Эйни: «он такой же, как ты».
Не такой.
Орнольф точно знал, что больше не вернется в дом Гуннара.
ГЛАВА 2
«…Хозяйка дочке отсчитала десять клубков пряжи и ткать велела. Уселась дочь за кроены в четверг вечером. Ткет да ткет. Хозяйка зовет:
— Иди, дочка, ложись, отдохни!
А та тонким голосом:
— Вот закончу, вот закончу, вот закончу!
Мать опять кличет, а та молчит. А потом — грубым голосом:
— Вот закончу, вот закончу, вот закончу — только ногти!
Мать вбегает в горницу, спрашивает:
— Где ты?!
И видит: подвешена дочь за ноги и обглодана вся, только ногти на ногах остались. Вот тебе и наткали!..»
Народная сказка
Альгирдас никогда не видел снов. Так, как видят их зрячие. Сны его были цветными и яркими, узоры ворожбы сплетались в них с множеством звуков, за каждым из которых были люди или события, или просто шум ветра в кронах, шелест бегущей воды.
Последние недели один и тот же сон повторялся с утомительной навязчивостью. Возможно, следовало бы признаться себе, что повторяется он с пугающей настойчивостью, но бояться нужно пророческих снов, а не воспоминаний о том, что уже было. Пророчеств же Альгирдасу не снилось никогда. Вопреки ожиданиям наставников, провидцем он не стал. Да и не стремился. Сын Старейшего, он рожден был, чтобы сражаться и править, и хранить свою землю и свой народ. А гадают пускай вайделоты. Каждому свое.
Во сне он снова слышал ветер, чувствовал трепетные нити оусэи, сходящиеся к его сердцу от неба и земли, от деревьев, трав и просыпающихся ночных зверей. Во сне он шел рядом с отцом через лес к их дому, стоящему в стороне от городища. И Жилейне, сестренка, шла слева, иногда легонько касаясь его локтя, когда попадался на дороге вылезший из земли корень или выбоина, которой не было год назад… о которые он еще ни разу не споткнулся, не запомнил, что вот здесь…