— Молодец, девочка…
Слова им были не нужны, Маришка уже и так знала, что она должна делать дальше, чего ждет от нее Альгирдас, и как поступит он сам. Но его похвала и его голос, волшебный, певучий голос, добавили в прозрачный холод каплю яркого тепла. И это было прекрасно!
Пока не началась лепка образа.
Кто придумал слова, Маришка не могла бы сказать. Может быть, она перевела в них свои ощущения. Может быть, приняла название Альгирдаса. Да, пожалуй. Сама бы она назвала это иначе: прокрустовым ложем, или еще как?нибудь. Как?нибудь так, чтоб ясно было, что же делал с ней Паук, что делали они вдвоем… Не с ней. Друг с другом. С теми бесчисленными слепками чужих душ, что комком разноцветной мастики упали им в руки. Горячие… Раскаленные! И если бы не холод — искристый, пронизанный солнцем холод вокруг, Маришка сгорела бы, когда мастика превратилась в кипящую лаву.
Из множества образов нужно было слепить один — один, который включал бы в себя все и был при этом живым, естественным, настоящим, как созданная богом душа. Альгирдас делал это. Горел в живом пламени, усмирял его, заставлял покориться, вылиться в готовую форму, в сосуд, которым и была Маришка. Ей нужно было просто ждать, терпеть, сжав зубы, пока лился в нее жидкий огонь, пока кровь вскипала, а легкие покрывались раскаленной шершавой коркой. Просто ждать. Просто потерпеть немного. Пауку стократ труднее, чем ей — и больнее, и хуже. Да. Это и есть настоящая магия. Чары… Орнольф называет это чарами. Вера — тиски, воля — тигель в тисках, и образы льются в него расплавленным золотом.
Обжигают. Господи, нет больше сил терпеть! Невозможно больше терпеть!!! И к Богу взывать бессмысленно… К Богу — бессмысленно.
Третья точка опоры в основании чар — Покровитель.
Третья точка опоры в основании чар — Покровитель. Не только поддержка, но и помощь. Ну, так помоги же, помоги, если можешь!
Маришка уверена была, что взывает к божеству. Имени его она не знала, даже не представляла, что это может быть за бог, и бог ли он вообще. Меньше всего задумывалась об этом, когда по жилам ее растекался раскаленный металл. Но прозрачно?бесцветные глаза она запомнила. Огромные, страшные белесые глаза совсем рядом, так близко, что ресницы щекочут кожу. И запомнила, как холодные пальцы тисками сжали ее ладони. Сразу стало легче. Намного легче. Уже не больно — можно дышать. И она даже смогла заплакать.
«Девочка, — почти неслышно шептал Паук, прижимая ее к себе, — хорошая, смелая девочка, сильная. Ты справилась. Ты молодец, Маринка! Теперь тебе нужно отдохнуть. Хочешь остаться здесь и отдохнуть?»
Где это «здесь»? Она не знала. Но там было хорошо, спокойно, безопасно. И там она не была одна. Альгирдас был рядом, близко?близко, он был с ней.
— Хочу, — пробормотала Маришка.
Словами сказать не получилось — губы не слушались, и голоса не было. Но Альгирдас понял и без слов.
«Отдыхай», — улыбнулся он.
И Маришка растаяла в его улыбке, как тает на губах маленькая снежинка.
* * *
Единственное, что успокаивало — уверенность в том, что Эйни никогда не поставил бы под угрозу жизнь этой девочки, или любого другого смертного. В этом смысле он был осторожен, даже, пожалуй, нерешителен настолько, насколько понятие «нерешительность» вообще применимо к Пауку Гвинн Брэйрэ. Впрочем, Орнольф совсем не был уверен в том, что безопасность Марины означает безопасность Хельга. На это он мог только надеяться.
Идея принадлежала Пауку. Реализацию он тоже взял на себя и был убежден в том, что все пройдет как надо. Но ведь это же Эйни! Он всегда убежден в своей правоте, он иначе просто не умеет. А потом, когда жизнь в очередной раз доказывает, что и Паук может ошибаться, он разводит руками и говорит:
— Да, рыжий, надо было тебя послушаться.
Это если он вообще может шевелиться и говорить. А то ведь по?разному бывает.
Времена изменились, люди изменились, изменились чудовища, и они с Хельгом тоже менялись. Наверное, к лучшему. Однако Молот Данов и Паук по?прежнему были смертельным тандемом. Каждый из них убивал по?своему, и нечасто бывало так, чтобы Орнольф вообще ничем не мог помочь. Только стоять в стороне и смотреть, как Паук готовится к очередной охоте.
Первый этап прошел достаточно легко. Настолько легко, что Орнольфу неловко было, когда Хельг благодарил его за помощь. На основании статистики создать модель идеальной жертвы Очкарика — это трудно назвать весомым вкладом в общее дело. Если бы не врожденное недоверие Паука к компьютерам, а заодно и к математике, он вполне мог бы все сделать сам.
Непонятно, правда, можно ли говорить о врожденном недоверии к компьютерам, учитывая, что Паук родился больше чем за тысячу лет до создания первой ЭВМ?
Ну а потом, пока Орнольф помогал Марине привыкнуть к ним, привыкнуть к Хельгу, последний проделал неподъемную работу. За две недели пропустил через свои сети бесчисленное множество шестнадцатилетних девчонок… — впрочем, спроси у него, и он точно скажет, сколько их было. А еще скажет, что он нисколько не против и дальше заниматься тем же самым. И что шестнадцать лет — лучший возраст для женщины. Он все еще мыслит мерками тех далеких времен, когда таких девчонок действительно считали взрослыми.