Как их понимать? Люди что, сами придумывают чудовищ, которые убивают людей?
— Очкарика вспомни, — пробормотал Макс, почувствовав ее состояние, — его обычные школьники придумали.
Как раз Очкарика Маришка и вспомнила, потому и испугалась. А ведь они с Максом сами десять минут назад объясняли Орнольфу, что многочисленная нечисть вокруг белого пятна — плод человеческого воображения.
Да. Объясняли. И очень хотели услышать, что это бред. Орнольф ведь и сказал, что это бред. Тем более неприятным стало открытие, что Орнольф, оказывается, знает далеко не все. Или вообще ничего не знает, а? Почему он слушает Паука? Тот же ни черта не смыслит в людях!
Паук был главным в их команде, он говорил, что и как нужно делать, он дрался, он находил поселки, он был в курсе того, что и где происходит… Но как только речь заходила о смертных, командование принимал Орнольф. Альгирдас самоустранялся, иначе не сказать, он очень редко контактировал с людьми, и по большей части это происходило случайно, по неосторожности. А Орнольф все знал. Вообще все. И всегда мог объяснить. Все. Очень неприятно было бы выяснить, что он может ошибаться. Потому что, если он сейчас ошибся, если прав Альгирдас, значит…
— Все ужасно, — пробормотала Маришка.
Она помнила Очкарика. Монстра, от начала и до конца придуманного людьми. Она помнила, как чуть не умерла, когда они с Альгирдасом готовились к охоте на это чудовище.
Нет! Конечно же, прав Орнольф! А Паук ошибается. Это правильно, так и должно быть, так всегда бывает, разве нет? Паук совершает ошибки, Орнольф исправляет их…
Или это очередная иллюзия, которая существует только потому, что кажется правильной? Вспомнить бы хоть раз, когда Паук действительно ошибся, хоть раз, когда Орнольф оказался прав, запрещая ему что?то…
Но это же просто смешно. Трусливые создания, удирающие от духов?разведчиков, все эти киношные монстры, чудики из страшных книжек — в них нет ровным счетом ничего ужасного. Даже «чужие» — Маришку передернуло при воспоминании о пещере с кладкой, — но тем не менее даже эти чудовища не так уж страшны. Они материальны, уязвимы для чар, а Паук вообще разделывается с ними не глядя.
— Все ужасно, — повторил вслед за ней Альгирдас. Ясный, пронзительный взгляд ярко?зеленых глаз противоречил тягучему, томному голосу, — но вы же не верите, Малышка. Вам нужны века, чтобы поверить в реальность фантазий: то, что придумывает один человек, отрицают десятки, над тем, во что верят сотни, смеются миллионы, и так без конца. Мало у кого находится достаточно сил, чтобы воплотить свои выдумки… Мало у кого находится достаточно веры.
Он вдруг выпрямился и сел, одним гибким, нечеловеческим движением оказавшись в объятиях Орнольфа, лицом к лицу, и продолжил уже совсем другим тоном, все так же тихо, но очень тревожно:
— Я ничего не знаю об этих нелепых созданиях. Но если дети правы, нелепицами дело не ограничится. А мы уже несколько дней не встречали обычных фейри, даже низших — ни одного, только этих вот, придуманных. Может быть, они сильнее? … — без всякого перехода он заговорил на языке Ниэв Эйд, запнулся, бросил растерянный взгляд в сторону Маришки и ребят и беспомощно посмотрел на Орнольфа.
— Объясни им!
— Я же не фейри, Хельг, — мягко сказал Орнольф по?русски, — я не верю в фантазии.
— Но ты можешь перевести…
— Я могу, — неожиданно вмешался Макс.
Вот это да!
Маришка недоверчиво уставилась на эмпата, но тот не заметил, он во все глаза смотрел на Паука. На Паука, наградившего его такой улыбкой, от которой звезды, наверное, могли бы растаять и стечь на землю.
Макс ужасно покраснел — даже в полутьме видно было, какой он стал красный, — но откашлялся и продолжил, как будто так и надо:
— Паук хочет сказать, что люди специально стараются не верить в то, что придумывают. Слишком боятся поверить в страшное. Они… то есть, мы, конечно… можем создавать настоящие кошмары. Настоящие… — повторил он упавшим голосом и наконец?то отвел взгляд от Альгирдаса. — Жуть какая, — пробормотал, скорее сам себе, чем остальным, — вы себе представить не можете, какая там жуть. Мы сойдем с ума от страха, но не перестанем придумывать, мы так устроены, что не перестанем, пока не умрем. С самого детства. Только дети верят, а мы — нет. И слава богу! Мы, чтобы не верить, выдумываем другое. Паук, ты ведь этого и не мог понять, правильно? Он не понимал, пока Орнольф не объяснил… зачем мы снимаем эти фильмы, пишем эти книги, делаем столько всякой ерунды, когда ужас… ох, блин, — голос, похоже, отказал и Макс сипло выругался. — Ужас отделен от нас такой тонкой стеночкой, — сказал он, переглотнув. — Такой тонкой…
— Дверцей стенного шкафа, — прошептала Маришка, поддаваясь излучаемому эмпатом страху.
— Но разве это не Межа была? — спокойно уточнил Дюха.
— Но разве это не Межа была? — спокойно уточнил Дюха. — Стеночка, отделявшая нас от фейри. Она пропала, вот и полезло всякое.
— Ни хрена, — отрезал Макс, — всякое еще даже не оформилось. Оно все еще здесь, — он ткнул себя пальцем в лоб, — и чтобы оно здесь оставалось, мы придумывали страхи поменьше. Нелепые — подходящее слово. Паук как раз и хочет сказать, что если уж воплотились эти придумки — дурацкие, в которые никто, кроме детей и не верил… даже дети не верили… значит то, во что мы способны поверить гораздо легче и быстрей, тем более должно стать реальностью.