Потом они разговаривали, то есть Орнольф говорил, а Альгирдас молча сидел возле потрескивающего костра. Останки навьев — невесомый белый пепел — легким сквозняком кружило над полом, как первую снежную крупу в ноябре. Орнольф подбрасывал в огонь сухие доски от разломанных сундуков и рассказывал:
— Я тебя услышал пять дней назад. Даже сначала не понял, что это. Попробовал связаться с тобой сам, — ты не ответил. Ясно, что беда стряслась. Но где тебя искать? Веришь ли, в голову не пришло, что с тобой в твоем доме может что?то случиться. А я на Кайласе был, в долине мертвых: у них там пишачи безобразничать взялись, мешают добрым людям помирать пристойно, ну, Дау меня и позвал. Мы с ним прямо оттуда и посмотрели — с Кайласы же, сам знаешь, хорошо видно, — нет, никто из наших не умирал. Как это так может быть? Почему тогда ни я тебя не слышу, ни ты мне не отвечаешь. Дау говорит, не спеши, попробуй снова по крови поискать. Что, говорит, с Пауком сделается — он же и чародей знатный, и воин отменный. Я, дурак, и послушался… Не стал спешить.
— Паутина, — негромко произнес Альгирдас. — Ты ни в чем не виноват, Орнольф, это просто паутина.
— Ты ни в чем не виноват, Орнольф, это просто паутина. Я сплел ее, когда просил тебя дать мне время до рассвета, заставил раскаяться в том, что ты не успел спасти меня. И ты попался.
— Я мог бы успеть, если бы поторопился.
— Нет. Ты же не знал, где меня искать. А я… мне было страшно. Очень. Никогда я так не боялся. И я ушел.
— Ты же в золоте был.
— Представляешь, как перетрусил? — Альгирдас усмехнулся. — Да, сбежал, и золото меня не удержало. Эльне бросил и Наривиласа… ушел. Только сегодня вернулся, когда имя твое услышал. А так, не нашел бы ты меня ни среди живых, ни среди мертвых.
Он посмотрел в сторону выхода и обхватил колени руками:
— Светает…
— Я тебе нашел там тихое место, — бодрясь сообщил Орнольф, — тихое и темное.
Он вымученно улыбнулся, получив в ответ куда более живую, хоть и острозубую улыбку:
— Ты что, рыжий, мертвяка днем больше, чем ночью боишься?
— Сам как будто не боишься, — проворчал дан. — Пойдем, расскажешь мне потом, как это…
— Противно, — зевнул Альгирдас и неохотно поднялся, — как будто по шлему палицей приложили. Вроде на ногах стоишь, а вроде и душа отлетает.
В самом дальнем углу усыпальницы, в длинной стенной нише, где еще недавно стоял пущенный на растопку большой сундук, Орнольф постелил несколько одеял и соорудил из кожаного плаща плотный полог. Чтоб ни один лучик света не потревожил Хельга, пока тот будет спать мертвым… — тьфу ты! — глубоким дневным сном.
— Знаешь, — пробормотал Альгирдас, вытягиваясь на жестком ложе, — так странно… Эльне была живая, и я был жив, мы были вместе… как будто не три года, а всю жизнь, и в прежней жизни тоже. А сейчас она мертва. И я мертв. Мы умерли в один день, но мы не вместе. И я не знаю, где она… и очень надеюсь, что она не знает, где я. Но я все еще не понимаю, что ее нет.
Орнольф только вздохнул, не зная, что сказать. Ему не доводилось потерять любимую… Но если бы, не приведи боги, с Хаптой случилась беда, разве ему помогли бы слова?
— Потом станет легче, — произнес он убежденно, — со временем. Сейчас в это трудно поверить, но…
Он не договорил. Понял, что Хельг уже не слышит его. Солнце взошло, и остатки жизни покинули тело, бесцветные глаза застыли, глядя в пустоту. Орнольф подумал, протянул руку и закрыл Альгирдасу глаза. Так он меньше походил на мертвого… хотя, конечно, спутать мертвеца со спящим все равно было невозможно.
Эльне умерла. Какая?то мразь, погань, в подметки не годящаяся никому из Гвинн Брэйрэ, убила ее просто так, от злости или для развлечения. Люди убивали для забавы нисколько не меньше, а то и больше, чем нежить и чудовища. Орнольф вспоминал Эльне, свою «лиден систер». Сестренку… так сложилось у них сразу, еще в тот день, когда он увидел ее в первый раз.
Хельг позвал его на свадьбу, единственного из Гвинн Брэйрэ, и об этом долго потом говорили, мол, Паук опять все сделал поперек советов наставников, вопреки пожеланиям братства. По?своему, в общем. По?паучьи. А делов?то всех — женился, когда захотел, а не когда разрешили. Ему уже семнадцать было — конунг, не хуже славного Гудфреда, будет он у Совета спрашивать, когда ему жениться. А Эльне только?только четырнадцать исполнилось, и показалась она тогда Орнольфу ну совсем девчонкой. Нет, все при ней было, чего уж говорить, просто нрав не бабский, а… ну как у зайчика солнечного. Хельг ее Ланькой называл — это оленуха такая, маленькая совсем. И впрямь.
Смотрел на них Орнольф — и в те дни, и потом, когда в гостях бывал, — смотрел и диву давался: как же Хельг без Эльне раньше жил? Нрав у него, ну до того тяжелый — княжеский нрав, что тут скажешь, и рука не легче.
Это с людьми он терпелив да спокоен, а с Гвинн Брэйрэ, да вот с Орнольфом хотя бы, ох?хо, не приведи боги слово поперек сказать. А тут льнет к нему нежная веточка березовая, в глаза заглядывает:
— А?альгирда?ас, — этак, по?ихнему, протяжно, как смола с кедра течет…
И готов свирепый Хельг, Паук Гвинн Брэйрэ: хоть так ешь, хоть на хлеб намазывай.