…Мне совершенно нечем заняться. Да и вообще…
— Как это нечем заняться? — тихо спросил Альгирдас. — Ты ведь собирался переговорить со смертными магами? — тигрово?желтые глаза его медленно теряли цвет, плечи расправлялись, Паук вновь уходил, застывал статуэткой невыносимо?прекрасного Будды. — Прости, сердце мое, — произнес он уже почти неслышно, — мне нужно поговорить с комэйрк [51].
— И вообще, все складывается не лучшим образом, — вздохнул Орнольф, убедившись, что Паук уже не слышит его.
Не лучшим образом. Хорошо сказал! Мягко так охарактеризовал положение. Сразу видно — поэт. Висы, ниды, метафоры, гиперболы, чтоб им… Альберт Нордан позвонил и сообщил, что Змей закрыл все выходы с Земли. Не только для магов — вообще для всех, включая высоких и высочайших фейри.
И Эйни, надо полагать, слушал сейчас доклады об этом со всех ниточек своей паутины.
Орнольф поискал подходящее определение для ситуации, но не нашел ни одного цензурного слова.
Волк не сможет уйти. Без помощи Змея — не сможет. А к Змею он не пойдет. Правильно сделает, да, но что же, черт бы его побрал, делать с самим Волком? И со Змеем… И с Адамом Элиато, будь он проклят!
ГЛАВА 12
— Я похожа на твою сестру? — спросила Маришка.
Бог знает, почему она вдруг вспомнила. Артур сделал что?то, наверное, чудо совершил, они и поговорили?то минут десять, а жизнь снова обрела смысл. И Зверь… Олежка, он ведь сказал то же самое, что и Артур. Только он злой, природа у него такая, и Маришка его не сразу поняла. Любовь была. Любовь прошла. Будет когда?нибудь новая. Это не смертельно, когда любовь уходит, особенно, если она уходит, потому что кто?то потерял память. И то, что дикий зверь кусает протянутую ему руку абсолютно естественно.
А вот то, что Альгирдас отдал за нее целый мир и еще что?то, гораздо более значимое для него, это теплом отзывалось в душе. Маришка понятия не имела, для выполнения какой сделки должна была послужить инструментом, но из короткого разговора с Артуром уяснила одно: она никогда не была просто средством для достижения цели.
— Это же Паук, — объяснил Нордан, — он красив, и все, что он делает тоже красиво.
…Это было позавчера. А прошло, кажется, не меньше месяца. Столько всего успели сделать. Альгирдас заставил Орнольфа пойти в госпиталь и исцелить Дюху. Еще от подвалов до крыши обыскивали дом — «клопов» искали. И духи вздрюченные бегают — тоже всех подозревают. Какие?то странные… люди? — нет, пожалуй, все?таки не люди, приходили и уходили. Потом явились ипээсовцы и забрали Вересова. А бедного Тилли Альгирдас чуть до смерти не замучил, изучая.
И вот, пожалуйста, вспомнилось вдруг. Олег спросил, кто она Пауку, сестра или дочь. Странно, ему не пришло в голову, что она может быть Пауку девушкой. Хотя, что тут странного — Маришка же довольно много успела рассказать, пока не завопила от страха так, что слушать невозможно стало.
— …Я похожа на твою сестру?
Альгирдас медленно покачал головой:
— Не знаю.
Ледяные пальцы скользнули по ее лицу.
Маришка много раз видела, как он делает это с Орнольфом. Жест настолько обыденный, что она даже внимания не обращала, когда Паук мимолетными движениями касался лица датчанина. Знала, что это странная такая проверка на искренность. Если Альгирдас не верил улыбке или словам, или интонациям, подозревал, что Орнольф над ним смеется или пытается что?то скрыть, ему достаточно было пробежаться кончиками пальцев по губам и глазам рыжего, чтобы поверить или, наоборот, поймать на вранье.
Только сейчас Маришка сообразила, что так же, ну, во всяком случае, очень похоже ощупывают чужие лица слепцы. Она подавила первое желание отстраниться. Но Альгирдас понял и тут же опустил руку.
— Не знаю, — повторил он. — Я никогда ее не видел, только — вот так… — он коротко взглянул на кончики пальцев. — У тебя другое лицо, но мысль о том, что ты можешь быть похожа на Жилейне, мне не противна.
— Ты… был слепым?
— Я и сейчас не очень зрячий, — Альгирдас усмехнулся.
— У тебя другое лицо, но мысль о том, что ты можешь быть похожа на Жилейне, мне не противна.
— Ты… был слепым?
— Я и сейчас не очень зрячий, — Альгирдас усмехнулся. — Не умею видеть, что у людей на душе. Что у тебя на душе… Ты жалеешь о Волке?
— Я его ненавижу! — вырвалось у Маришки.
Паук молча смотрел на нее, покусывая мундштук тонкой сигары. Глаза его были такого же цвета, как висящий в воздухе ароматный дым.
— Что ж, — прозвучало после долгой паузы, — думаю, рано или поздно не только я буду ненавидеть Волка. Но сейчас ты сказала неправду. И это хорошо… каким бы он ни был, Маринка, чье?то сердце должно болеть о нем.
— Ненавижу, — повторила Маришка, со всей возможной искренностью. — Мое сердце о нем точно не заболит. Вообще ни о ком. Никогда!
— Сердце мое, я обращаюсь к тебе, — с мягкой насмешкой произнес Альгирдас, — сколько мне петь, чтобы не знать об утрате? Чтобы тебя сохранить? Алая ночь отступает за горный хребет. Сердце мое, друг ты мне или предатель? Можешь ли ты говорить? [52]
Он привычно растягивал слова, и нежный голос лился как тихая, печальная песня. Может быть, это и была песня? Стихи. Что?то, что умеют только фейри. Но разве фейри умеют любить?