— «То есть через три дня, мой генерал!» Ни единым жестом он
не выдал, что ему известно о заговоре, ни единым жестом не вызвал
подозрения, что все знает, и в назначенный час принял своих гостей — высших
офицеров своей личной гвардии, усадил их за банкетный стол и предложил им
аперитивы: «Пропустим по рюмочке, пока прибудет генерал Родриго де Агилар и
подымет главный тост». Он мирно беседовал со своими гостями, шутил, а
офицеры один за другим как бы невзначай посматривали на свои часы,
прикладывали их к уху, заводили, подводили — было уже без пяти двенадцать,
но генерал Родриго де Агилар не появлялся. Стало жарко и душно, как в
корабельном котле, но это была благовонная духота — пахло гладиолусами и
тюльпанами, пахло свежими розами, однако дышать было нечем, кто-то открыл
окно. «И мы все вздохнули и снова посмотрели на часы, а в открытое окно
повеял легкий бриз и донес нежный аромат праздничного кушанья». Все
вспотели, все, кроме него, и всем на миг сделалось неловко, стыдно стало
смотреть в широко открытые, помаргивающие глаза этого дряхлого животного,
отгороженного от присутствующих, как броней, давно прошедшими годами,
животного, которое выглядывало из какого-то своего пространства, из своего
неподвластного времени мира. «Ваше здоровье, — сказал он, приподнимая
бокал, как томную лилию, — ваше здоровье!» Он чокался этим бокалом весь
вечер, даже не пригубив его ни разу. И вот в тишине, как на дне роковой
пропасти, послышались утробные звуки часового механизма — часы начали бить
двенадцать. Но генерала Родриго де Агилара все не было. Кто-то попытался
встать и откланяться, но был пригвожден к месту, превращен в камень
уничтожающим взглядом и просьбой: «Пожалуйста, не уходите!» Все поняли, что
нельзя ни двигаться, ни дышать, нельзя обнаруживать себя живым, пока не
прозвучат все двенадцать ударов. И когда затих последний удар, шторы на
дверях раздвинулись, и все увидели выдающегося деятеля, генерала дивизии
Родриго де Агилара, во весь рост, на серебряном подносе, обложенного со всех
сторон салатом из цветной капусты, приправленного лавровым листом и прочими
специями, подрумяненного в жару духовки, облаченного в парадную форму с
пятью золотыми зернышками миндаля, с нашивками за храбрость на пустом
рукаве, с четырнадцатью фунтами медалей на груди и с веточкой петрушки во
рту. Поднос был водружен на банкетный стол, и услужливые официанты принялись
разделывать поданное блюдо, не обращая внимания на окаменевших от ужаса
гостей, и когда в тарелке у каждого оказалась изрядная порция фаршированного
орехами и ароматными травами министра обороны, было ведено начинать вечерю:
«Приятного аппетита, сеньоры!»
Он обошел такое множество рифов, пережил столько землетрясений и
затмений судьбы, уцелел от стольких ударов огненных небесных шаров, что в
наши дни никто уже не верил, что когда-нибудь сбудется предсказание
гадалки-провидицы и он умрет.
«Ваше здоровье, — сказал он, приподнимая
бокал, как томную лилию, — ваше здоровье!» Он чокался этим бокалом весь
вечер, даже не пригубив его ни разу. И вот в тишине, как на дне роковой
пропасти, послышались утробные звуки часового механизма — часы начали бить
двенадцать. Но генерала Родриго де Агилара все не было. Кто-то попытался
встать и откланяться, но был пригвожден к месту, превращен в камень
уничтожающим взглядом и просьбой: «Пожалуйста, не уходите!» Все поняли, что
нельзя ни двигаться, ни дышать, нельзя обнаруживать себя живым, пока не
прозвучат все двенадцать ударов. И когда затих последний удар, шторы на
дверях раздвинулись, и все увидели выдающегося деятеля, генерала дивизии
Родриго де Агилара, во весь рост, на серебряном подносе, обложенного со всех
сторон салатом из цветной капусты, приправленного лавровым листом и прочими
специями, подрумяненного в жару духовки, облаченного в парадную форму с
пятью золотыми зернышками миндаля, с нашивками за храбрость на пустом
рукаве, с четырнадцатью фунтами медалей на груди и с веточкой петрушки во
рту. Поднос был водружен на банкетный стол, и услужливые официанты принялись
разделывать поданное блюдо, не обращая внимания на окаменевших от ужаса
гостей, и когда в тарелке у каждого оказалась изрядная порция фаршированного
орехами и ароматными травами министра обороны, было ведено начинать вечерю:
«Приятного аппетита, сеньоры!»
Он обошел такое множество рифов, пережил столько землетрясений и
затмений судьбы, уцелел от стольких ударов огненных небесных шаров, что в
наши дни никто уже не верил, что когда-нибудь сбудется предсказание
гадалки-провидицы и он умрет. В это невозможно было поверить, это не
умещалось в сознании, и, пока оформлялось разрешение привести в порядок и
захоронить найденное тело, даже наименее суеверные из нас ожидали, сами себе
в этом не признаваясь, что, если это действительно его тело, вот-вот начнут
сбываться пророчества стародавних преданий, в которых говорилось: в день его
смерти ил болотистых притоков заполонит реки, выпадет кровавый дождь, куры
снесут пятиугольные яйца, на земле воцарятся безмолвие и тьма, ибо день его
смерти и будет концом света. Невозможно было поверить в его смерть еще и
потому, что немногочисленные газеты, из тех, что уцелели в годы его режима,
по-прежнему трубили о его бессмертии и раздували его исторические заслуги,
подкрепляя свои писания архивными документами; его портреты ежедневно
помещались на первых полосах, создавая впечатление застывшего времени:
каждый день мы видели в газетах то же лицо, тот же мундир с пятью солнцами
славы на погонах, каждый день мы видели изображение человека, исполненного
достоинства, жажды деятельности и пышущего здоровьем, хотя все давным-давно
потеряли всякий счет его годам. Газеты без конца помещали одни и те же
фотографии, на которых он открывал давным-давно открытые памятники или не
существующие в реальной жизни предприятия коммунального назначения,
председательствовал на торжественных заседаниях, якобы вчерашних, а на самом
деле состоявшихся в прошлом веке.