«Мы будем одни, — сказал он им, — никого не будет, кроме нас, боевых
соратников! Как в прежние времена, мы соберемся все вместе, без оружия,
разумеется! Все вместе, как молочные братья!» И все они прибыли, сеньор, все
явились в банкетный зал, без оружия, как было оговорено, но со своими
телохранителями, которые были начеку в соседних помещениях. Гости явились не
с пустыми руками, а с великолепными подарками — «Для единственного из нас,
кто сумел объединить всех!» Действительно, на его зов откликнулся даже
генерал Сатурно Сантос, вылез из своего логова на плоскогорье, —
легендарный Сатурно Сантос, недоверчивый, подозрительный, чистокровный
индеец, сын проститутки, который постоянно ходил босой, потому что, говорил
он, настоящий мужчина не может дышать, не чувствуя под собой живую землю. Он
и теперь явился босой, в пончо, покрытом изображениями фантастических
животных, явился, как всегда, один, без всяких телохранителей, вооруженный
мачете, которое он отказался сдать, ибо это не оружие воина, а орудие труда,
орудие сафры. «И он подарил мне обученного беркута, мать, на случай честного
сражения, честного мужского поединка, и принес с собой арфу, мать, священную
арфу, чье звучание усмиряло ураганы и способствовало богатым урожаям; он
стал играть на арфе, вкладывая в музыку все свое сердце, все свое искусство,
и пробудил в нас тоску по военным временам, пробудил воспоминания о страшном
начале войны, и эти воспоминания были подобны зуду собачьей чесотки, мы
слышали даже запахи войны — всю душу он разбередил нам своей песней о
боевой золотой ладье, уносящей нас вдаль, и мы подпевали хором, подпевали от
всей души: «От моста вернулся я в слезах…». Они пели, пили и ели, пока не
слопали целого индюка, начиненного сливами, и половину жареного кабанчика;
пили они каждый свое питво, каждый из своей персональной фляги, а генерал
Сатурно Сантос и президент ничего не пили и почти ничего не ели, ибо каждый
из них за всю свою жизнь не взял в рот и капли спиртного и не съел больше,
чем это нужно, чтобы не быть голодным; после боевых песен генералы стали
петь в честь своего друга утренние псалмы царя Давида, со слезами на глазах
стали петь все те поздравительные песни, которые были в ходу до того, как
однажды посол Ганеман принес в подарок президенту чудную новинку — фонограф
с записанной на нем раз и навсегда традиционной поздравительной песней «С
днем рождения!», они орали и орали свои песни, упиваясь все больше и больше,
лобызая своего боевого друга, печального, скорбного старика, а когда они
упились, он покинул их ровно в полночь, и с лампой в руках обошел по своей
старой казарменной привычке весь дворец, все покои, и, отправляясь спать, в
последний раз увидел своих боевых друзей там, где он их оставил; все шестеро
спали вповалку на полу, обнимая во сне друг друга, отяжелевшие, в стельку
пьяные, кроме Сатурно Сантоса; они лежали на полу вповалку, а их сон
охраняли пятеро телохранителей, ибо у Сантеса телохранителя не было;
телохранители не спускали друг с друга глаз, потому что спящие на полу
генералы даже во сне, даже обнимая один другого по-братски, не верили друг
другу и боялись друг друга точно так же, как каждый из них в отдельности
боялся президента, а президент боялся любого из них в паре с другим, так как
двое — это уже заговор.
..». Они пели, пили и ели, пока не
слопали целого индюка, начиненного сливами, и половину жареного кабанчика;
пили они каждый свое питво, каждый из своей персональной фляги, а генерал
Сатурно Сантос и президент ничего не пили и почти ничего не ели, ибо каждый
из них за всю свою жизнь не взял в рот и капли спиртного и не съел больше,
чем это нужно, чтобы не быть голодным; после боевых песен генералы стали
петь в честь своего друга утренние псалмы царя Давида, со слезами на глазах
стали петь все те поздравительные песни, которые были в ходу до того, как
однажды посол Ганеман принес в подарок президенту чудную новинку — фонограф
с записанной на нем раз и навсегда традиционной поздравительной песней «С
днем рождения!», они орали и орали свои песни, упиваясь все больше и больше,
лобызая своего боевого друга, печального, скорбного старика, а когда они
упились, он покинул их ровно в полночь, и с лампой в руках обошел по своей
старой казарменной привычке весь дворец, все покои, и, отправляясь спать, в
последний раз увидел своих боевых друзей там, где он их оставил; все шестеро
спали вповалку на полу, обнимая во сне друг друга, отяжелевшие, в стельку
пьяные, кроме Сатурно Сантоса; они лежали на полу вповалку, а их сон
охраняли пятеро телохранителей, ибо у Сантеса телохранителя не было;
телохранители не спускали друг с друга глаз, потому что спящие на полу
генералы даже во сне, даже обнимая один другого по-братски, не верили друг
другу и боялись друг друга точно так же, как каждый из них в отдельности
боялся президента, а президент боялся любого из них в паре с другим, так как
двое — это уже заговор. Он взглянул на спящих и отправился в свою спальню,
повесил на крючок у двери лампу, закрылся на три замка, три крючка и три
щеколды и лег на пол, ничком, зарывшись в ладони, как в подушку, и в то же
мгновение дворец содрогнулся от громового залпа ружей охраны — бух! И
второго залпа — бух! «И все и никакого лишнего шума никаких одиночных
выстрелов никаких стонов все кончено одним махом черт подери вся катавасия!»
Только пороховой туман оседал в безмолвном мире. А утром, проснувшись, он
убедился, что ничто и никто больше не угрожает его абсолютной власти: шлепая
по лужам крови, солдаты делали уборку в зале, где накануне происходила
дружеская пирушка; потрясенная Бендисьон Альварадо, в ужасе схватившись за
голову, смотрела на стены, на которых проступала и проступала кровь, хотя ее
старательно замазывали золой и известкой, — стены потели кровью; кровь
сочилась из ковров, хотя их только что выкрутили, как белье; кровь ручьями
бежала по коридорам, затекала во все помещения, — казалось, что она
прибывает, что ее становится все больше по мере того, как от нее стараются
избавиться — смывают, замывают, вытирают, чтобы скрыть следы убийства
последних героев нашей войны; официально было объявлено, что их убили
внезапно охваченные безумием телохранители, после чего тела убиенных,
завернутые в национальные флаги, были похоронены в пантеоне героев, и
отпевал покойников сам епископ; телохранители генералов тоже не вырвались из
этой западни, ни один не ушел живым, но ушел живым генерал Сатурно Сантос,
потому что он носил на груди семь священных ладанок, предохраняющих от пули,
как броня, потому, сеньор, что он был оборотень, мог превращаться в кого
угодно и во что угодно — в черепаху, в пруд, в гром; президенту пришлось
поверить в это, потому что Сатурно Сантоса не смогли найти даже собаки,
натренированные на выслеживание ягуаров; гадалка-провидица подтверждала, что
Сатурно Сантос жив.