Осень патриарха

— «Вот он, мой генерал, этот вот трефовый король», —
его нужно было найти во что бы то ни стало, ибо он расстраивал все, ибо он
все знал, и его искали денно и нощно, искали годы, пока однажды президент не
увидел из окна своего вагона толпу мужчин, женщин и детей, бредущих вместе
со всем скарбом и домашними животными, как это бывало на войне, когда целые
селения шли вслед за войсками федералистов; но эта толпа брела за одним
человеком, бледным, изможденным, в грубой одежде и рваном пончо, брела под
потоками дождя, неся своих стариков и больных в веревочных гамаках, —
человек этот называл себя мессией, потому толпа и шла за ним. И тут
президент хлопнул себя по лбу и воскликнул: «Вот же он, черт подери! Это же
Сантос!» Это и впрямь был Сатурно Сантос, который жил тем, что проповедовал,
как мессия, кормился подаянием веривших ему людей, игрой на своей
чародейской арфе; это был он, нищий, мрачный, в рваном пончо и вконец
изношенной фетровой шляпе, но даже в этом жалком виде он был грозен, и
нельзя было взять его так просто — он обезглавил троих ударами мачете,
троих самых ловких и смелых охранников президента, пытавшихся схватить его с
ходу; и тогда президент приказал остановить поезд посреди этого скорбного,
как кладбище, плоскогорья, рядом с толпой, окружившей мессию; толпа
шарахнулась в разные стороны, когда из вагона, выкрашенного в цвета
национального флага, с оружием наизготовку повыскакивали телохранители
президента, — ни души не осталось, только Сатурно Сантос, застывший возле
своей мистической арфы; рука его сжимала рукоятку мачете, а глаза
завороженно уставились на дверь президентского вагона — генерал Сатурно
Сантос был заворожен видом своего смертельного врага, человека, который
появился на ступеньках, человека в полевой форме без всяких знаков отличия,
без оружия; человек этот был такой старый и такой далекий: «Как будто мы не
виделись целых сто лет, мой генерал!» Он показался Сантосу очень усталым и
одиноким, не совсем здоровым, о чем свидетельствовали его желтоватая из-за
капризов печени кожа и слезящиеся глаза, но от него исходила как бы эманация
власти, ее сияние, излучение, эманация всей той власти, которую он
сосредоточил в своих руках, убив других ее носителей, и генерал Сатурно
Сантос был готов к смерти и даже решил не сопротивляться, видя, что ничто не
остановит, ничто не образумит этого старца, помешанного на абсолютной
власти, жаждущего власти, и только власти, но он протянул Сантосу свою руку,
свою круглую и плоскую, как тело мантеррайи, ладонь и воскликнул:
«Благослови тебя Бог, доблестный муж, славный сын отечества!» Ибо он знал,
что единственное оружие, которым можно победить несгибаемого гордого врага
— это рука дружбы, если ты подаешь ее первым. И генерал Сатурно Сантос
поцеловал землю у ног президента и сказал: «Разрешите мне служить вам верой
и правдой, мой генерал, до тех пор, пока я смогу держать мачете, пока оно
будет петь в моих руках!» И он принял генерала Сатурно Сантоса к себе на
службу, сделал его своим гуардаэспальдасом, с тем, однако, условием, чтобы
тот никогда не стоял у него за спиной; он также сделал его своим напарником
по игре в домино — в четыре руки они обчистили до последнего сентаво не
одного свергнутого диктатора, сбежавшего вместе с казной в нашу страну; он
повсюду возил его с собой в президентской карете, таскал на дипломатические
приемы, босого, как всегда, пахнущего зверем, — даже собаки шарахались от
него, учуяв присущий ему запах ягуара, а супругам послов от этого запаха
становилось дурно; он велел ему сторожить свой сон, и Сатурно Сантос спал
под дверью его спальни — хозяину спальни было легче на душе от сознания,
что чья-то живая душа спит неподалеку, ибо самого его постоянно мучили
кошмары и он боялся остаться один на один с теми, кто ему снился; много лет
держал он Сатурно Сантоса рядом с собой, хотя и без полного доверия, хотя и
чуточку на расстоянии, но рядом с собой, пока Сатурно Сантоса не одолела
мучительная подагра, от которой он совсем зачах, и мачете больше не пело в
его руке, что заставило Сатурно Сантоса молить о смерти: «Убейте меня, мой
генерал! Только вы имеете на это право!» Но он назначил Сатурно Сантосу
приличную пенсию, наградил медалью за верную службу и отправил умирать на
плоскогорье, в глухое селеньице скотокрадов, где Сантос некогда родился: он
даже на прощание прослезился, когда Сантос, окончательно смирив свою
гордыню, не стыдясь своей немощи, сказал горестно: «Вот видите, мой генерал,
даже самые что ни на есть могутные мужики становятся слабыми, как бабы,
мать-перемать!»
Да, Бендисьон Альварадо хорошо знала и помнила, какую цену должен был
заплатить ее сын, чтобы остаться в президентском кресле, и никто лучше ее не
понимал той ребячьей радости, с какой он наверстывал упущенное, той
нерасчетливости, с какой он направо и налево тратил деньги, обретенные
благодаря власти, транжирил их ради того, чтобы обладать тем, чего был лишен
в детстве и смолоду, но ее возмущало, что люди пользуются его неведением и
по баснословной цене продают ему всякие заграничные финтифлюшки, хотя она
видела, что стоят они грош, во всяком случае, намного дешевле расписанных ею
акварельными красками птиц — подделка птиц требовала хитроумия и сноровки,
однако больше четырех песо за птицу ей никогда не давали.