Но даже теперь мы не могли поверить в
его смерть, ибо однажды он уже был найден мертвым в этом кабинете, —
казалось, он умер естественной смертью, во сне, именно так, как это
давным-давно предсказала ему, глядя в лохань с водой, гадалка-провидица; в
те времена годы его осени лишь наступали, а страна была еще достаточно
живой, чтобы он не чувствовал себя в безопасности даже в собственном
кабинете, в своей потайной спальне, но тем не менее он правил так, словно
был уверен, что не умрет никогда, и президентский дворец со всеми его
дворами и службами был скорее похож на рынок, нежели на дворец, — на рынок,
где было не пробиться сквозь толчею босых денщиков, разгружающих тяжело
навьюченных ослов, втаскивающих в дворцовые коридоры корзины с овощами и
курами; там нужно было обходить скопища баб, которые с голодными детьми на
руках дремали на лестницах в ожидании чудес официального милосердия; то и
дело увертываться от потоков мутной воды, которую его сварливые любовницы
выплескивали из цветочных ваз, чтобы поставить в них свежие цветы взамен
увядших за ночь; эти дамы протирали мокрыми тряпками полы и распевали песни
о греховной любви, отбивая ритм вениками, которыми они выколачивали на
балконах ковры; удары веников и пение смешивались с крикливыми голосами
пожизненно просиживающих штаны чиновников, бранящихся между собой и с бранью
гоняющих кур из ящиков своих письменных столов, где глупые птицы преспокойно
несли яйца, а с этой бранью соседствовали звуки общего для женщин и солдат
нужника, и гомон птиц, и грызня бездомных дворняг в зале заседаний; и никто
здесь не знал, кто есть кто, не знал, где что находится в этом дворце с
сотнями распахнутых настежь громадных дверей, и уж никак нельзя было
определить в этом бедламе, в этом феноменальном столпотворении, кто и где
здесь правительство; хозяин дворца не только принимал участие в этой
базарной неразберихе — он был ее творцом, ее вдохновителем и зачинателем, и
как только загорался свет в окнах его спальни, — а это случалось задолго до
первых петухов, — трубач президентской гвардии начинал трубить зарю нового
дня, сигнал подхватывали в близлежащих казармах Конде и передавали его
дальше, на базу Сан-Херонимо, а оттуда он долетал до крепости в порту, и
крепость тоже повторяла шесть тактов зори, шесть сигналов, которые будили
сперва столицу, а затем всю страну, пока хозяин дворца предавался утренним
размышлениям, сидя на стульчаке портативного нужника, зажимая ладонями уши,
чтобы унять шум в голове, который начинал в ту пору докучать ему, и взирая
на огни кораблей, плывущих по живому, дымчато-переливчатому, как топазы,
морю, — в то славное время оно еще плескалось под его окнами; затем он
отправлялся на молочную ферму, чтобы проверить, сколько нынче утром надоили
молока, и распорядиться насчет его выдачи, после чего три президентские
кареты развозили молоко по казармам города, — он лично проверял, сколько
надоено, и распоряжался выдачей молока с той самой поры, когда водворился в
президентском дворце; затем он выпивал на кухне чашку черного кофе и съедал
кусок касабэ, не представляя себе, куда поведут его ветры нового дня, чем он
будет нынче заниматься, и с любопытством прислушивался к разговорам
прислуги; он делал это всегда, ибо в этой обители он находил общий язык
только с прислугой, с ней ему было просто, и он всерьез ценил похвалу себе,
исходившую от прислуги, и легко читал в ее сердцах.
..
Итак, он выпивал кофе и съедал кусок касабэ и почти в девять залезал в
гранитную ванну, стоявшую в тени миндальных деревьев в его личном дворике, в
его патио, и лежал в этой горячей ванне, полной распаренных целебных
листьев, до одиннадцати, что помогало ему преодолеть смутную тревогу и
обрести спокойствие перед лицом очередных превратностей жизни; некогда, в ту
пору, когда только-только высадился сделавший его президентом морской
десант, он запирался в кабинете вместе с командующим десантными войсками и
вместе с ним решал судьбы отечества, подписывая всякого рода законы и
установления отпечатком своего большого пальца, ибо был тогда совсем
безграмотным, не умел ни читать, ни писать, но, когда его оставили наедине с
отечеством и властью, он решил, что не стоит портить себе кровь
крючкотворными писаными законами, требующими щепетильности, и стал править
страной как бог на душу положит, и стал вездесущ и непререкаем, проявляя на
вершинах власти осмотрительность скалолаза и в то же время невероятную для
своего возраста прыть, и вечно был осажден толпой прокаженных, слепых и
паралитиков, которые вымаливали у него щепотку соли, ибо считалось, что в
его руках она становится целительной, и был окружен сонмищем дипломированных
политиканов, наглых пройдох и подхалимов, провозглашавших его коррехидором
землетрясений, небесных знамений, високосных годов и прочих ошибок Господа,
а он, как слон по снегу, волочил по дворцу свои громадные ноги, на ходу
решая государственные и житейские дела с той же простотой, с какой
приказывал, чтобы сняли и перенесли в другое место дверь, что исполнялось
без промедления, хотя он тут же распоряжался, чтобы ее вернули туда, где она
была; и это тоже исполнялось без промедления, равно как повеление, чтобы
башенные часы били в полночь и в полдень не двенадцать раз, а два, дабы
жизнь казалась более долгой, чем она есть на самом деле, — повеление
выполнялось неукоснительно, без тени сомнения. И лишь в мертвые часы сиесты
все замирало, все останавливалось, а он в эти часы спасался от зноя в
полумраке женского курятника и, не выбирая, налетал на первую попавшуюся
женщину, хватал ее и валил поперек постели, не раздевая и не раздеваясь сам,
не заперев за собой дверь, и весь дворец слышал его тяжелое сопение, его
собачье повизгивание, его торопливую задышку, частое позвякивание шпоры,
вызванное мелкой дрожью в ноге; и был слышен полный ужаса голос женщины,
которая в эти любовные минуты пыталась сбросить с себя взгляды своих тощих,
худосочных недоносков: «Вон отсюда! марш во двор! нечего вам на это
смотреть! нельзя детям смотреть на это!» И словно тихий ангел пролетал по
небу отечества, смолкали голоса, замирало всякое движение, вся страна
прикладывала палец к губам: «Тсс!.. не дышите!.. тихо!.. генерал занимается
любовью!.