Поуг достает из кармана брелок, открывает багажник и достает еще один пакет. Потом долго сидит в машине, в приятном теплом сумраке, и размышляет о том, сможет ли справиться с заданием в такой темноте. Свет фонарей едва дотягивается до того места, где стоит его белая машина, и он ждет, пока глаза привыкнут к мраку. Потом поворачивает ключ, чтобы послушать радио, и нажимает кнопку, чтобы максимально опустить спинку кресла. Для работы потребуется много места. Сердце начинает трепыхаться. Он открывает пакет и достает пару резиновых перчаток, коробку гранулированного сахара, бутылку содовой, трубку алюминиевой фольги, клейкую ленту, несколько больших маркеров и пачку жевательной резинки. Во рту — запах недокуренных сигар. Запах держится с тех пор, как он вышел из квартиры в шесть вечера. Сейчас курить нельзя. Конечно, свежий сигарный дым быстро избавил бы его от этой вони во рту, но курить сейчас нельзя. Он срывает обертку с пакетика жевательной резинки, скатывает полоску в тугую трубочку и кладет в рот. Добавляет к первой еще две, поступив сними так же. Слюнные железы как будто взрываются, и в челюсти словно впиваются иголки. Только тогда он начинает жевать.
Эдгар Аллан Поуг сидит в темноте и жует. Устав от рэпа, он переключается с канала на канал и останавливается на том, что называется теперь «эдалт-роком». Потом открывает бардачок и вытаскивает пакет. Завитки черных волос прижались к прозрачному пластику, как будто там настоящий человеческий скальп. Бережно вытащив парик, Поуг разглаживает волосы, одновременно проверяя разложенные на соседнем сиденье алхимические ингредиенты.
Машина трогается. За окном проплывают мягкие очертания Голливуда, спрятанные в кронах пальм огоньки — это галактики, и он мчится через Вселенную, ощущая силу того, что лежит рядом с ним.
За окном проплывают мягкие очертания Голливуда, спрятанные в кронах пальм огоньки — это галактики, и он мчится через Вселенную, ощущая силу того, что лежит рядом с ним. Поуг поворачивает на восток, к бульвару Голливуд и едет дальше, в сторону автострады А1А, недобирая двух миль в час до предельно разрешенной скорости. Впереди уже виден «Голливуд-бич-ризорт», за которым лежит море.
Глава 36
Рассвет встает над океаном, растекаясь вдоль дымчато-голубой кромки горизонта мандариновыми и розовыми красками, как будто солнце — разбитое яйцо. Руди Мазл поворачивает темно-зеленый «хаммер» на дорожку к дому Люси, открывает пультом электрические ворота и инстинктивно оглядывается, проверяя, все ли в порядке. Что-то его беспокоит, что-то подняло его рано утром из постели и погнало проверять дом Люси.
Черные решетчатые створки металлических ворот медленно сворачиваются, подрагивая на закругленной направляющей, словно у самих ворот эти закругления ничего, кроме отвращения, не вызывают. Конструктивный просчет, думает Руди каждый раз, когда приходит сюда. Но самый большой просчет, добавляет он неизменно, допустила сама Люси, когда купила этот чертов дом. Живет как какой-нибудь наркоделец. И дело не только в «феррари». «Феррари» можно понять. Каждому хочется ездить на самых лучших машинах и летать на самых лучших вертолетах. Если уж на то пошло, ему тоже нравится его «хаммер», но одно дело хотеть ракету или танк и совсем другое — хотеть якорь, громадный вычурный якорь.
Руди заметил это еще тогда, когда только свернул на дорожку, но не обратил внимания и вспомнил лишь тогда, когда проехал через ворота и вышел из машины. И вот Руди возвращается к почтовому ящику и видит, что флажок поднят. Почту сюда не доставляют, а поднять флажок сама она не могла, потому что ее здесь нет. Вся корреспонденция поступает в тренировочный лагерь и офис, что в получасе езды отсюда, в Голливуде.
Странно, думает Руди и, подойдя к почтовому ящику, останавливается и смотрит на него. В одной руке у него газета, другой он приглаживает влажные от пота волосы. Не побрился, не принял душ, а надо бы. Ночь выдалась беспокойная, душная, и уснуть так и не удалось. Руди оглядывается. Никого. Никто не бежит за здоровьем, никто не прогуливает собачку. Одну особенность этого района он уже подметил: люди здесь не стремятся к общению, держатся особняком и вовсе не получают удовольствия от своих домов, как роскошных, так и скромных. Редко кто выходит посидеть в патио или поплавать в бассейне, а те, у кого есть катера, почти не пользуются ими. Странное, чудное место. И неприятное. Тревожное. Мерзкое.
«Нашла куда переехать. Как будто других вариантов не было. Зачем? Что ей здесь приглянулось? Жить среди придурков? Люси, Люси, ты сама нарушила все свои правила». Руди открывает почтовый ящик, заглядывает внутрь и мгновенно отскакивает. Адреналин шумит в крови. Лишь отступив футов на десять, он немного успокаивается и еще раз заглядывает в ящик. — Ну и ну! Вот же дерьмо!
Глава 37
Движение в центре города, как всегда, медленное. За рулем сидит Скарпетта — боль в местах, о которых лучше не упоминать, мешает Марино исполнять обязанности водителя. Он и ходит еще неуклюже, на полусогнутых, и даже такой привычный маневр, как посадка в машину, превращается для него в проблему. Скарпетта видела жуткие багрово-фиолетовые пятна и знает, каково ему приходится. В ближайшее время на Марино лучше не рассчитывать.